«Каждый мечтает о жизни если не необычайной, то необычной», - писал он в дневнике

Он и вправду был большим - рослым, осанистым. На любой групповой фотографии  сразу заметен. Но это только «внешний рисунок роли». Потому что даже невысоким все равно не растворялся бы в толпе Василий Амельянович Шалабаев. «Заметный человек ушел с Земли», - написал он после смерти друга. И о нем точнее не скажешь.

Откуда он, Амельянович

Шалабаев ушел 10 лет назад. И от множества людей я отличаюсь тем, что лично мы знакомы не были. Сожалею. Но есть у меня и преимущества: радость узнавания и восхищение тем, какой, оказывается, может быть одна человеческая жизнь, даже не очень длинная, всего 68 лет.

Накануне дня поминовения, который дети недавно устроили в честь отца, средняя дочка Гульнар Васильевна принесла в редакцию семейные фотоальбомы и десять больших пронумерованных тетрадок. Я про себя сразу назвала их дневниками, хотя в них и фрагменты предвыборной программы, и выступления на политзанятиях, и выписки из умных книг, и стихи, и замечательные рисунки. Ахматова с лебединым изгибом шеи. Дочка Бибигуль в том возрасте, о котором отец писал: «Ах, комочек ясный, глазки да кудряшки...». Любимый Маяковский, до которого, как считал Шалабаев, не дотянулся ни один поэт.

Мы с Гульнар бегло пересматривали часть семейного архива, она давала короткие комментарии.

Шалабаев родился в 1934 году в селе Криволукское Ялуторовского района Тюменской области. Нарекли ребенка вполне по-казахски — Масгут Алимжанулы, но писарь не осилил такого имени, так в документах появилось отчество Амельянович.

Три класса казахской школы мальчик окончил в Тюменской области, потом образование прервалось, затем в 1945 году последовали 2 класса русской школы в Курганской области, доучивался он в Омской, в пединститут поступил в Петропавловске. Потом многие, кто его знал, поражались, как прекрасно он владеет казахским и русским языками. Казахский сама не могу оценить, но его русский великолепен. В своих дневниках он цитирует Фемистокла, Зинаиду Гиппиус, Давида Кугультинова, переводит на казахский Расула Гамзатова и собирает целую подборку (видимо, в подтверждение собственного мнения) высказываний о том, что в книгах Александра Солженицына литературный русский совсем не безупречен.

Он был непростой и явно негладкий человек, Василий Шалабаев. Для лубка его мощная фигура не годится совсем. Недаром в одном из дневников, уже заслужив любовь и уважение множества людей, уже честно отработав в Верховном Совете РК созыва судьбоносного 1991 года, он написал: «Меня чаще не выдвигали, а задвигали».  

Как на Байкале

Эти дневники я запоем читала неделю. Все металась в поисках. О Шалабаеве ведь много писали, а хотелось найти что-то особенное, что раскрыло бы еще одну сторону его богато одаренной личности. Тем более простор здесь — как на Байкале. В институте еще он увлекся фехтованием, рано начал писать стихи, которые чуть ли не сразу одобрил Ильяс Омаров, в институте же стал шахматистом. Везде, где потом был директором, школьники непременно и массово сражались на черно-белых досках, он учредил кубок, который со временем стал кубком памяти Василия Шалабаева.  И научил играть всю семью, шестерых своих и двоих приемных детей.

- Маму, правда, выучил играть только в «уголки», - улыбается Гульнар, - а мы все от мала до велика были шахматистами. Отец ездил на шахматный фестиваль в Литву, ему доводилось играть с Борисом Спасским. У нас дома хранится множество почтовых открыток — это шахматисты со всего Союза играли по переписке, обменивались этюдами, решали шахматные задачи.

Я уже почти остановилась на шахматах как основе публикации о Василии Амельяновиче, а потом в дневнике № 5  нашла текст «Докучаевская школа-интернат». И все, выбора не осталось, потому что прежде всего Шалабаев был Учитель.

«Если есть в жизни подвиги»

Он написал так, когда ему был 61 год, и он взялся подводить некоторые итоги.  До этой школы-интерната он уже был директором в 5 школах. Он ведь и начинал свою биографию в Казахстане с руководящей должности — как переехал в 1960 году, так и стал директором Веселоподольской школы Урицкого района, потом были Комсомольская, Тагильская, Ленинградская СШ. Короче, анкетно он был готов начальствовать в школе-интернате. Тем более что накануне перехода в нее Шалабаев с блеском реорганизовал Ленинградскую «восьмилетку» в среднюю, и она, единственная в Урицком районе, получила звание «Школы образцового состояния».

И вот отсюда его облоно перебрасывает в трудное учреждение, в котором директора менялись один за другим. Дело в том, что здесь массовая школа работала вместе с интернатом, в котором находились социально запущенные, брошенные дети, сироты. Со всем, разумеется, ворохом проблем типа хронических побегов, приводов в милицию.

- Условия проживания были такими, - пишет Василий Амельянович, - что, говорят, вши из Докучаевской школы-интерната, завернутые в бумагу, делали вояж до Алма-Аты, чтобы подчеркнуть остроту проблемы...  А три смертельных происшествия в среде воспитанников смели трех директоров...»

Это было не после войны. Это было в 1974 году.

- Въезжая с сыном Абаем на территорию школьного городка, я увидел картину ужасающей бесхозяйственности и анархического беспорядка, - вспоминает Шалабаев, - на 4 чурбаках, как памятник запустению, стоит остов грузовой машины. Задранный капот, оборванная проводка, а вокруг и на машине — детвора, грязная, почти в лохмотьях — такое можно представить разве что в кино с канонизированным образом времен разрухи... Сын положил голову на руки и руль, о чем он думал, стоит только догадываться... Я, буркнув что-то вроде «Назад хода нет», вылез из машины.

И пошла работа. Учет и отчетность в школе-интернате оказались в жутком состоянии. Шалабаев, принимая хозяйство, заявил, что пригласит ревизию. Через два месяца на территории запылали костры, жгли все, списанное райфо, - все, что висело призрачным грузом на балансе школы, изображая достаток.

Видя усилия и серьезный настрой директора, интернату стали активно помогать. Совет министров республики помог с оборудованием для очистки воды, это был прецедент для села. Выделили автобус и грузовую машину, появились средства, чтобы одеть и обуть детей, закупить спортивную форму, оборудовать кинозал. Но когда после адских усилий первые проблемы жизнеобеспечения отступили, настал черед педагогических.

Шалабаев, например, заметил, что на школьные вечера интернатские девочки не ходят. Оказалось, не могут конкурировать с разодетыми в пух и прах поселковыми.

- Созвали педсовет, - пишет Шалабаев, - решили добыть средства для бальных костюмов и всяческих атрибутов для «макияжа»...

Детдомовки приоделись, дважды сходили на танцы и снова приуныли. По части нарядов им с домашними все равно не тягаться. Шалабаев даже пытался с родителями докучаевских красавиц поговорить, мол, войдите в положение. Но те встали на дыбы.

Детдом, однако, не сдался. Одна из учительниц предложила научить девчонок вязать. И сработало. КСК помог с пряжей, да еще и шефом интерната стал. А воспитанницы украшали себя, баловали малышей, даже парням шарфы перепадали.

Но много позже Шалабаев в своем дневнике напишет, комментируя эту ситуацию, что «социальная несправедливость не может решаться нравственными проповедями». У него в этих воспоминаниях — россыпь утверждений, опрокидывающих многие затертые педагогические аксиомы.

- Романтик кажется смешон в глазах мерзкой слизняковой породы обывателей, - начинает следующее повествование из своей докучаевской саги Шалабаев, - помню, с какой ехидцей относились к нам люди мещанской породы, когда мы задумали возвести памятник павшим к 30-летию Победы. Отправная идея была: нет «святости» для воспитанников, зато много места для святотатства.

В школьном городке и вправду не было оформленного места даже для торжественных линеек, зато имелся обширный пустырь, а вокруг шли монтажные и реставрационные работы корпусов, хозпостроек. То есть стройматериал имелся. Нашелся и тот самый романтик — Ерболат, он же Игорь, Тлеукенов. Физрук, а также музыкант, художник и бессребреник. Он сделал эскиз и сумел организовать ребят 9 «Б» класса. Сначала им «помогали» лишь ухмылками и косыми взглядами. Но когда они при свете факелов майскими ночами заканчивали работу, с ними был уже весь интернат.

За этот памятник «интернов» потом благодарили ветераны, и он долго служил местом для торжеств. А когда какой-то неумный дядя-руководитель, поставивший около совхозной конторы другой памятник, вознамерился срыть старый, его одернул кто-то из сельчан. Впрочем, не кто-то.

- Это был Саша Шосталь, - пишет Шалабаев, - Саша, который, будучи учеником, не мог похвастать хорошими отношениями со мной, тогдашним директором. Но — приведу по памяти чьи-то слова: подростки в порывах злее взрослых, но более чутки к добру... 

За два года интернат под руководством Шалабаева преобразился. Исчезло воровство воспитанников, полностью была снята проблема побегов, улучшились условия жизни, был свой лагерь труда и отдыха, 11 га фруктового сада,  огород. Жить бы да жить. Но интернат закрыли. Циркуляром сверху. Воспитанники, которых распределяли по другим учреждениям, рыдали и рвались обратно. И Шалабаев больше десяти человек, которые просто приехали к нему, на свой страх и риск три года содержал в обычном пришкольном интернате. Не мог оторвать от себя.

А прежний интернатский городок на глазах у Василия Амельяновича превратился в руины, каждую ночь трещали выдираемые мародерами окна, двери, полы.

Он остался директором школы. И снова работал отлично. Но, подводя итоги, в дневнике своем написал:

- Вершиной своей жизни считаю Докучаевскую школу-интернат. Это мой подвиг, если есть в жизни подвиги.

Фото из архива семьи Шалабаевых