В чем были согласны друг с другом авангардист Шемякин и президент Назарбаев

Знаменитый художник и скульптор давно не ограничивается только этим своим амплуа. Михаил ШЕМЯКИН пишет либретто для балетов, является соорганизатором международного фестиваля военных оркестров. А совсем недавно выпустил книгу «Две судьбы», над которой работал 10 лет. В ней стихи Владимира Высоцкого с иллюстрациями Шемякина, а также воспоминания об их дружбе.

«По жи вьем!»

- Книга о Высоцком... Все давно отметились в этом жанре - и друзья, и псевдодрузья Высоцкого. И вот теперь вы. Почему именно сейчас? И не будет ли это повторением того, что уже написано?

- Во-первых, у нас с Володей была большая и очень серьезная дружба, прежде всего творческая. А во-вторых, я решил сделать ему как бы графический памятник. В книге будут расшифрованы многие вещи, которые, кроме нас двоих, не знал больше никто.

Про нас иногда говорили: ну, мол, Высоцкий и Шемякин - два забулдыги. А на самом деле мы прежде всего уважали творчество друг друга и при этом глубоко сознавали, насколько каждый из нас болен. Я девять раз в Париже зашивался. Володя тоже. Другое дело, что, вернувшись домой, он выковыривал потом эти ампулы. У нас с ним было одно желание - вылечиться от алкогольной зависимости. Но когда на Володю навалилась еще и вторая болезнь, наркотики, мы поняли, что это все, конец, он не выкарабкается. И он сам это понимал. Незадолго до своего ухода, покидая Париж, зашел ко мне домой, меня самого не было, и написал прощальное стихотворение на подвернувшемся под руку бланке отеля «Лакойя»:

Мишка! Милый! Брат мой
Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По жи вьем!
Po gi viom.

- Скажите, а насколько совпадает реальный образ Высоцкого с тем, что последние годы рассказывали о нем?

- Я как-то особенно не следил за тем, что рассказывали. Но некоторые книжки достаточно нелепы.

Высоцкий, прежде всего, - это крупная творческая личность. Он умер в 42 года. При этом сумел создать много интересных образов в театре, кино, написал огромное количество сложнейших стихотворений. Пробовал себя в прозе. Его признал Бродский. Для Володи это имело большое значение, он три недели меня просто изводил: «Смотри, что мне Иосиф написал!». Он вернулся из Америки, где познакомился с Бродским, совершенно окрыленным. Прежде у него комплекс был, который ему навязали некоторые именитые поэты, в первую очередь Женя Евтушенко. Помните у Володи: «Мои друзья, известные поэты, меня трепали нежно по плечу и доверительно шептали мне на ухо: «Не надо рифмовать «кричу-торчу».

С Вознесенским у него был такой случай. Володя, как и я, дружил с цыганами. Как-то пришли к нему в Москве на Грузинскую улицу актеры из театра «Ромэн», и он для них исполнил «Баньку по-черному» и «Баньку по-белому». Он мне потом рассказывал: «Вдруг, я смотрю, у многих цыган слезы из глаз текут». А в уголке комнаты сидел Андрей Вознесенский: такой весь из себя стильный, с белым шарфом. «Я чувствую, - рассказывал Володя, - вот-вот цыгане бросятся меня обнимать. Но тут из кресла поднимается Вознесенский, пересекает по диагонали комнату, подходит ко мне. Я встал, гитару отложил. Он хлопает меня по плечу и, чтобы все слышали, говорит: «Старик, растешь»... И все».

Евтушенко мне говорил: «Ты знаешь, это же я устроил счастье Володе Высоцкому с Мариной Влади». При случае я спросил у Володи, так ли это? Он буквально позеленел от злости: «Да, уж этого я никогда не забуду. Была какая-то вечеринка на квартире в Москве. Пою. Мне уже сказали, что здесь Марина, и потом меня с ней познакомят. Евтушенко: «Мариночка, вот, как я тебе и обещал, певец сегодняшний. Простой русский парень Володя Высоцкий. Погляди на него - на сцене-то он гигант, а как посмотришь вблизи - такой маленький, плюгавенький». Я покрылся пятнами». Слава Богу, Марине Высоцкий сразу понравился.

- Как Высоцкий относился к вашему творчеству?

- Он не был большим знатоком живописи и музыки, поэтому я для него составлял специальные программы. Допустим, он вообще не знал атональной музыки, не знал Шемберга, Берга. В Союзе это все было запрещено. К живописи Володя не был равнодушен. Он влюбился в Хаима Сутина. Я для него подготовил специальные альбомы. Сутин, на мой взгляд, покруче Шагала, Парижская школа. Сегодня его картины стоят миллионы.

- В те годы у вас была стойкая репутация кутилы и скандалиста. Не жалеете: столько времени потрачено впустую?

- Нет, не жалею. И у Володи, и у меня было много поводов выпить. У Володи больше, его со всех сторон тащили за стол, каждый хотел с ним отметиться за стаканом. Я хватался за бутылку из-за чудовищных перегрузок в работе. 

- Но вы в отличие от Высоцкого смогли «завязать»...

- Я в какой-то момент остро осознал, что терзаю не только себя, но и окружающих. Причиняю им боль. Меня это ужаснуло. И все! Бросил сам, без всяких врачей. А шесть лет назад также завязал с курением. Раньше выкуривал в день до пяти пачек сигарет.

- В разговорах с Высоцким не поднималась тема его возможной эмиграции? Он мог в принципе уехать из России?

- У него перед глазами была судьба Галича. Он понимал прекрасно, что никуда уехать не может, потому что на Западе никому, кроме Марины, был не нужен.

- Как вы думаете, вписался бы Высоцкий в реалии нашей сегодняшней жизни?

- Я думаю, его бы прихлопнули, потому что он все равно оставался бы самим собой. Сегодняшнее общество намного страшнее того, которое было тогда. Теперь отношения выясняются просто: человек неугоден - и его нет.

«Нарисовал похоже, значит хорошо?»

- Как я понял, вы с малых лет живете в мире тех образов, которые (по мнению большинства других людей) имеют мало общего с реальностью. Сначала это было причиной многих неприятностей: вас исключали из художественных школ, принудительно лечили в психушке, закрывали ваши выставки. Потом это же сделало вас известным, принесло славу, деньги, почитание. Можете ли вы мне объяснить, что стало толчком, внутренней потребностью именно так своеобразно видеть и отображать мир?

- Попробую объяснить. Допустим, мы с вами приходим в химическую лабораторию. Видим бумаги, на которых изображены сложнейшие формулы. В колбах что-то булькает, дымится. Мы же не говорим: ребята, я в этом ни фига не понимаю, но, по-моему, вы занимаетесь ерундой. А ведь искусство - вещь не менее сложная, чем химия или высшая математика. Мы часто оперируем такими понятиями, которые относятся, скажем, к метафизике, к определенным религиозным символам, к элементам сюрреализма и прочее.

Художественный процесс до сих пор считается самым таинственным, самым неразгаданным. Вас же не удивляет, что когда мы, допустим, слушаем марш «Прощание славянки», у вас и у меня бегут мурашки по телу. У нас возникают какие-то сложные ассоциации: мы потеряли когда-то великую Родину, но при этом надеемся, что она восстанет, возродится. Но ведь мы же слушаем абсолютно абстрактную вещь. Летают некие звуки, их не поймаешь в ладони, ничего... То же самое бывает и в живописи.

Я считаю, трагедия состоит в том, что во всем мире, не только у нас, отсутствует нужное художественное образование. К чему мы привыкли? Нарисовал похоже, значит, хорошо.

Сегодня по контракту с министерством культуры я занимаюсь с преподавателями живописи и ваяния из разных регионов России. Сначала я даю им вопросник. И выясняется, что эти ребята, как правило, безграмотны. Не знают ни историю искусства, ни литературу. Через три месяца занятий они уезжают другими людьми.

Мало того, я для них создаю специальную литературную программу, потому что вы не можете сегодня не знать, что существовали Бодлер, Рембо, Верлен. Настоящий серьезный художник обязан глубоко разбираться в литературе, поэзии, музыке. Человек должен быть всесторонне образован, только тогда он в состоянии создать что-то стоящее.

- А как с годами происходила ваша творческая и человеческая эволюция?

- Чем я становлюсь старше, тем больше я понимаю и больше принимаю. Не то, чтобы ты делаешься терпимее, но начинаешь понимать, что вокруг нет неинтересного. То есть мне интересно все. Вот несколько лет назад я встретился с Назарбаевым. И когда мы у него в Астане гуляли по саду, он сказал: «Слушай, вот чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется знать. Почему так?». Я ответил, что у меня то же самое.

- Вы всегда были и остаетесь одиночкой. Не примыкали ни к каким течениям, группировкам, не подписывали писем, не состояли в союзах, движениях, партиях...

- Меня всегда раздражали запахи коммунальной квартиры. Между тем многие наши эмигранты привезли эти ароматы в Америку и с ними там жили. Я спрашивал их: зачем вы приехали? На Брайтон-Бич вы создали тот же мир, откуда бежали.

Я уехал, потому что не мог и не хотел ни перед кем прогибаться. А как без этого в Советском Союзе? Или в сегодняшней России? Я не вступал в Союз художников. Моя официальная карьера была такой: начал младшим разнорабочим в Эрмитаже, закончил старшим разнорабочим там же. Для меня главное - это ощущение внутренней свободы. Я и до 71-го года, то есть до отъезда в Париж, был эмигрантом.

С родиной не порывал

Михаил Шемякин - художник, график и скульптор из семьи военного и актрисы. Его отец происходил из черкесского рода Кардановых. Он рано осиротел и фамилию Шемякин получил от своего отчима. За своеобразие в творчестве Михаила исключили из художественной школы, подвергали принудительному лечению в психиатрической клинике, выставки запрещались. В 1971 г. он был выслан из СССР, жил в США, Франции, эмигрант с 40-летним стажем. Но связей с родиной, считает, никогда не порывал. Помогал освобождать из моджахедского плена советских солдат, вступив в переговоры с одним из самых одиозных командиров Гульбеддином Хекматияром.

Фото www.photosight.ru