Больше всего режиссер «Карнавальной ночи» боялся советской власти

Когда человек живет долго, да еще такой человек, как Эльдар РЯЗАНОВ, каждый год после 80 можно считать юбилейным. Любимому многими режиссеру 18 ноября исполнилось 84 года. Слава богу, что «необъятный Эльдар» продолжается в нашей жизни. Для читателей «НГ» - фрагменты интервью об одном из самых тонких фильмов Рязанова «Андерсен. Жизнь без любви». Пока это последняя крупная работа мастера.

Ирония судьбы

- Вы не будете расспрашивать меня об «Иронии судьбы» и Новом годе?

- А что, достали?

- Не то слово. Почему-то все считают, будто я всероссийский Дед Мороз. Когда Броневого называют Мюллером, он может и побить. Когда ко мне пристают с «Иронией судьбы», то…

-  … то это ирония судьбы. Неужели, сняв вторую после «Карнавальной ночи» новогоднюю сказку, вы не догадывались, что с ней к вам будут приставать всю оставшуюся жизнь?

- Не надо преувеличивать моих провидческих способностей. У меня их нет.

- А «Небеса обетованные»?

 - Это случайность. Я делал современную версию пьесы Горького «На дне», а в это время вся страна пошла на дно, и картина получилась не о маленькой прослойке, а обо всем народе. И о том, что армия не двинется против народа. Когда мы снимали сцену, где полковник забирается на «Москвич» и произносит речь, я понятия не имел, что этот кадр будут воспринимать как предвестие знаменитой речи Ельцина...

- А если бы году эдак в 1950-м вас попросили бы предсказать будущее, что бы вы тогда сказали?

- Тогда я об этом не думал. Как можно в 22 года думать о будущем? Я никогда не думал, что «Иронию судьбы» будут показывать 30 лет, а был озабочен тем, как провести сквозь цензуру столь внеидеологическую картину.

- О чем вы мечтали в жизни?

- Глобальной мечты у меня никогда не было. Я не мечтал о славе, о том, чтобы стать знаменитым, получить звание. Мечтал закончить очередную картину, если это можно назвать мечтой.

Андерсен - выродок

- Сказочников на свете много, и Андерсен далеко не единственный из них. Почему ваш выбор пал именно на него? Почему не на Шарля Перро и не на братьев Гримм?

- Андерсен мне всегда нравился, находил отклик в моей душе. Когда я первый раз в жизни побывал в Дании - ездил туда с «Гусарской балладой», то на гроши, которые у меня были, купил огромный букет цветов и отнес к памятнику на могиле Андерсена. Почему я это сделал, объяснить не могу. Я не носил цветов ни Набокову, ни Чаплину. Может, молодой был. Что-то меня в нем зацепило. Хотя я не подозревал, какой клад найду, когда влезу в его биографию и в его характер.

- Характер у него, как утверждали его современники, был прескверный.

- Да, он был малоприятен в общении. Болезненно самолюбив и истеричен. Не терпел критики. Имел глаза на мокром месте. Всю жизнь путешествовал с веревкой.

- Чтобы в случае чего повеситься?

- Чтобы в случае пожара спуститься из окна.

- Датчане вам как-то помогали со съемками?

- Никак. Они меня вообще не интересуют, так же, как и я их. Должен сказать, что Андерсен - просто выродок в своей стране. У меня есть большое подозрение, что его бабушку в свое время догнал какой-нибудь испанец или итальянец. Ведь датчане такие же «горячие» парни, как финны и эстонцы. Но этот парень действительно был горяч.

- У вас и вашего соавтора по сценарию Ираклия Квирикадзе были расхождения на его счет?

- У Ираклия были попытки сделать из Андерсена горячего абрека, но я тут встал насмерть (смеется). Мы показываем, каким он был и из чего возникали его сказки. Пожалуй, это самый глобальный замысел в моей жизни. Когда я учился во ВГИКе, Козинцев нам говорил, что снимать нужно либо о том, чего никто не знает, либо о том, что знают все, но так, как никто раньше не снимал.

- Удалось ли вам найти что-то такое, о чем никто не знает?

- Прочтите сценарий. Хотел бы я хоть раз увидеть кинокритика, который сначала прочел сценарий, потом посмотрел фильм, а потом сравнил одно с другим.

- Это делается в двух случаях: если в основе лежит известный роман или если между сценаристом и режиссером возник конфликт. Иначе читателям будет неинтересно.

- Вы обедняете себя и читателей и этим, и тем, что никогда не пишете о том, из чего вырастают фильмы, - о той жизни, которой живет режиссер между съемками.

- Режиссеры обычно сами об этом рассказывают. А зачем вам нужно, чтобы об этом писали?

- Есть такой анекдот. Мать отправляет дочь за отцом в трактир. Тот наливает ей рюмку и заставляет выпить. Дочка говорит: «Какая гадость!». «А твоя мать думает, что мы тут мед пьем!».

Почему толстый

- Интересно, а вас как воспитывали?

- Воспитывают всех одинаково, но не все это воспринимают. Учат не врать и не воровать. Меня не пороли и не ставили в угол, но выговаривали так, что я запоминал. Кроме того, меня воспитывала жизнь. В военные годы я нянчил младшего брата, стоял в очередях. Как-то сломал лыжу и плакал, потому что понимал, как тяжело будет маме заплатить за нее. Вы знаете, почему я толстый? В войну я постоянно недоедал и всегда хотел есть. И когда отменили карточную систему, начал есть и уже не мог остановиться. Один мой друг сказал, что у меня взволнованное отношение к пище. Кто-то, может, думает, что я гурман, а я просто обжора. Мне надо наесться.

- Сами готовите?

- Случается. Делаю винегрет, настаиваю водку. По старому русскому рецепту. У нас дома это называется «рязановкой».

- Вы часто выпиваете?

- Я сильно пил в 17 лет, потом отравился водкой и лет восемь даже запаха ее не переносил. Сейчас могу выпить 2-3 рюмки, не больше.

- А курево?

- Начал курить в 7 лет, когда пошел в школу. Это было в 1934 году. Завтрак стоил рубль двадцать пять копеек…

- Вы это до сих пор помните?!

- У меня память такая, что съемочная группа стонет. Я даже телефон свой довоенный не забыл. Так вот, 35 копеек я тратил на папиросы «Бокс», а на 90 копеек что-то съедал. Курить хотелось даже больше, чем есть. Кончилось тем, что мама нашла у меня полураскуренную пачку папирос. Меня повели к директору школы Екатерине Васильевне Мартьяновой. Она была депутатом Верховного Совета СССР, народной учительницей, имела два ордена Ленина и при этом была абсолютным монстром и стервой, от которой у родителей руки дрожали. Но я не понимал, что меня привели к дракону, и не боялся, а мама стояла рядом и тряслась. Я получил взбучку, но продолжал курить, воруя у мамы папиросы. И курил 35 лет, причем последние 15 лет выкуривал по 60 штук в день, по три пачки. Тогда еще не было сигарет с фильтром. Утром кашлял у умывальника так, что на лбу лопались кровеносные сосуды. Много раз пытался бросить, и к гипнотизерам ходил, и к экстрасенсам. Спасло меня лекарство, насыщенное никотином, которое действовало по принципу передозировки. С тех пор на курящих смотрю с отвращением. Особенно на женщин.

Определяли, жить или не жить

– Чего вы в жизни боялись?

- Советской власти. Мой отец сидел, и меня могли из-за этого не принять в институт. Я спрашивал у матери, кого мне писать в анкете, отчима или отца. Отец был русский, но враг народа, а отчим еврей, но не враг народа. Иногда было выгодней вписать в анкету отчима-еврея вместо отца-врага народа, иногда наоборот. Все менялось так, что не угадаешь. Словом, мать говорила, и я писал. Я не думал, что предаю отца, я его не помнил. Отчима звали Лев, мое отчество не совпадало с его именем, но, к счастью, анкеты никто не читал. Мне удалось поступить учиться. На кафедре марксизма-ленинизма служили садисты. Мы ненавидели эти предметы. На первом же занятии по марксизму меня спросили, не родственник ли я того самого меньшевика Рязанова. Если бы я знал, что Рязанов - псевдоним Розенблата или Розенфельда, я бы сказал, что мы даже не однофамильцы, но я об этом человеке ничего не слышал. Одна студентка на экзамене от ужаса забыла, как звали Маркса. Эта кафедра решала, кому жить, а кому не жить в институте. Но я как-то проскакивал. Однажды из всей группы только я и Лятиф Сафаров, который потом стал первым секретарем азербайджанского союза кинематографистов, получили зачет по диамату, но Сафаров после этого три месяца заикался. И каждый раз, делая «Карнавальную ночь» или «Берегись автомобиля», я выдавливал из себя раба и преодолевал страх перед советской властью.

- Кажется, воспоминания об отце вам не очень приятны.

- Я его почти не знал. Во время войны написал ему письмо втайне от матери, потому что она бы не разрешила, и получил ответ с описанием северной природы. Я был очень оскорблен, так как не понимал, что из-за цензуры отец не мог написать ничего другого. Слышал, что он был сильный и отважный человек, но когда он вышел из лагеря и сам меня нашел, заметив мое имя в титрах фильма, то я увидел сломленного старика. Это было ужасно: приходит чужой человек и говорит, что он - твой отец. Я дал ему денег, отдал все, что у меня было в этот момент, и он исчез на четыре года, потому что не имел права жить в Москве. После реабилитации все-таки перебрался в столицу и через несколько месяцев умер. Я видел его всего несколько раз. Помню, как поехал на похороны, нес гроб. Все было не по-человечески, как могло быть только в СССР. Похороны назначили в субботу. Сослуживцев обязали хоронить почти незнакомого им человека. Собрались люди, которым он своей смертью испортил выходной день, и думали только о поминках, где можно будет выпить. И притащился я, еще один посторонний. Можете себе представить, что я чувствовал…

- Вы себя считаете сказочником?

- Я себя считаю нормальным и здоровым человеком. Для художника это признание очень унизительно. Художник должен быть больным и чесать правое ухо левой ногой.

- То есть вы такой же выродок среди художников, как Андерсен среди датчан?

- Наверное. Но я, в отличие от Андерсена, очень критически к себе отношусь и аналитически себя рассматриваю на предмет определения уровня маразма и окаменелости мозгов.

Фото www.portret.ru