В свои 60 лет актер Виктор СУХОРУКОВ вместил три совершенно разные жизни

Для многих было шоком - как этого лопоухого, конопатого, с большими зубами подростка могли принять в Государственный институт театрального искусства? Витя Сухоруков жил в Орехово-Зуево, где культурной жизни, кроме кино, не водилось. И когда Сухоруков все-таки поступил, он потребовал от приемной комиссии ГИТИСа справку, что принят.

«Не ситец в рулоне»

- Виктор Иванович, 60 лет для вас - время подведения итогов?

- Подведение итогов подразумевает восклицательный знак для яркой жизни или точечку для скромной. До тех пор, пока я не перестану задавать вопросы будущему, нет никакой точки, а следовательно и итогов никаких. Итоги вообще можно подводить не жизни, а урожаю. Если что-то подсчитывать и анализировать в своей жизни, значит я близок к конечной станции. Нет уж, я еще на полустанке.

- Но ведь каждый так: если и не анализирует жизнь целиком, то делит ее на отрезки и дает им оценку.

- Правильно, можно сказать о деталях жизни как об отрезке. Но я же не ситец в рулоне. Есть этапы, кануны, переплеты. Я, может, придираюсь к терминам, но попробую объяснить, чтобы выглядеть красивым и грамотным. Друзья мои, все свое существование я разграничил не на отрезки, а на три жизни. Сейчас перед вами состоявшийся, успешный, удачливый человек. Счастливый, черт возьми! Хотя и полна голова забот, тревог и вздрагиваний. Куда же без этого? Но это не мешает ежедневно ощущать себя счастливым. Я научился быть мудрым и воспитанным. И демонстрировать всем свою интеллигентность - это у меня приобретенное, не стесняюсь признаться.

 - Что за три жизни?

- Первая жизнь - родился, детсад, школа, мечта быть актером. Конечно, были и какие-то детские мечты - хотел в «Артек» и победы коммунизма во всем мире. Писал стихи, посвященные Мавзолею Ленина. Желание стать актером было для меня, простого мальчика из Орехово-Зуева, стремлением к тому, чего у меня никогда не было. Театров в нашем городке отродясь не водилось, в кинотеатрах, кроме советских картин, показывали только фильмы франко-итальянского и индийского производства. И я сотнями скупал фото артистов и складывал в коробку из-под обуви.

Эта жизнь завершилась, когда меня приняли в ГИТИС. Я рвал когти, чтобы быть там - без всякого блата и вихляний. Когда мне сказали «Принят», я потребовал справку. И по субботнему городу шел с этой справкой, как с миллионом рублей.

 «Умирать мне не страшно»

- Сразу после ГИТИСа вы оказались в Ленинграде. Это начало второй жизни?

- Да. И этой жизни суждено было стать самой кромешной. То ли драмой, то ли комедией, то ли фильмом ужасов. В ней переплелись все жанры. После ГИТИСа меня пригласил в Ленинград Петр Наумович Фоменко, который возглавил Театр комедии на Невском проспекте. Чудеса! Я и сейчас помню запах и вкус Невского. Тогда практиковались пельменные, котлетные, пирожковые. И я начал гулять, пьянствовать, куролесить. Меня пытались уговаривать, перевоспитывать. Слава Захаров, талантливейший актер, схватил меня за шкирку и повез в Институт мозга, в пятое наркологическое отделение, потому что директор театра хотел меня выгонять...

Случались просто страшные истории. На Пятой линии Васильевского острова цыгане торговали портвейном. И я снял с себя последний индийский джемпер (он стоил тогда больших денег - 70 рублей) и пошел к цыганам: «Дайте портвейна!» Мне протянули бутылку. А я стоял и просил: «Ну еще хоть одну». - «Иди отсюда!» Потом я стоял в сумерках на перекрестке в центре Питера и чувствовал, что люди проходят не только мимо меня, но и сквозь меня. Ни денег, ни жизни, ни счастья - ничего! На столе нет скатерти, телевизор сгорел, свет отключили за неуплату. Все, конец, точка. А я стою на перекрестке и думаю, у кого бы занять на очередную бутылку. Доходило до того, что я заходил в дешевое кафе самообслуживания и подъедал за людьми картошку и винегрет...

Стоя на том перекрестке, я понял, что не существую. Есть оболочка сухоруковская, хлопает глазами и ушами, но самого человека нет. И я испугался.

 - Как удалось бросить пить?

- Однажды вечером сидел в кромешной темноте своей коммуналки на Васильевском острове и думал: что делать, как жить? Вдруг какой-то голос сказал: «А хочешь по-другому?» - «Хочу». - «Тогда ложись спать, а утром начнем». Утром проснулся и больше никогда в жизни не пил.

Так закончилась моя вторая жизнь - в 89-м году. И началась третья, в которой случилась встреча с Юрием Маминым и Алексеем Балабановым, яркие роли в кино, инфаркт и много чего еще.

 - Знаете, что вас ждет дальше?

- Какой будет четвертая жизнь? Понятия не имею. Но я уверен, что буду жить 150 лет. Просто обязан. У меня мама умерла в 52 года. Когда мне стукнуло 52, я пришел на ее могилу и сказал ей: «Мама, сегодня у меня юбилей, с этого дня буду жить за двоих - за себя и за тебя». Отца не стало, когда ему было 60. И 10 ноября я скажу ему: «Папа, теперь мне надо жить не за двоих, а за троих». У меня был брат, который умер в 39 лет, - надо жить еще и за него. Нет, даже не 150 получается, а 172 года - именно тогда я буду готов умереть. Как хотите к этому относитесь. Я говорю серьезно, потому что сейчас я жив, здоров и деятелен. Хотя умирать мне не страшно. Нас-то там (поднимает палец к потолку.- авт.) гораздо больше, чем здесь. Так что бояться нечего.

Это и есть юбилей в человеческой жизни. Потому что до полтинника - это дни рождения, а после - даты, даты, даты, вплоть до эпитафии. В шестьдесят лет наступает пенсионный возраст. Но это для собеса он пенсионный, а если я не живу как пенсионер, значит эти года принадлежат только паспорту. Значит это юбилей паспорта, но не мой. Одна женщина говорила: «Я не ощущаю себя старой, но вдруг заметила, что меня все стали обгонять».

«Я голодаю»

- Но вас еще «не обгоняют»?

- Во всех отношениях не дам обогнать. Я едва только созрел и в творческом плане, и в понимании жизни, и в мироощущении, потому что всю жизнь «спотыкался», у меня были длинные маршруты и короткие дистанции, ухабы и даже обрывы. И только теперь появилось спортивное состояние - легкое и бесстрашное.

 - Не покидает ощущение, будто вы задались целью доказать себе и окружающим, что можете очень многое? И вождей вы сыграли, и работяг, и военных, и даже младенца…

- Это и есть мой голод. Я ведь проживаю свою жизнь с опозданием. С кочки на кочку. Где-то что-то недополучил, недосчитал, не докричал. И, конечно, я тороплюсь.

- При этом вы успели гораздо больше, нежели многие ваши коллеги, которые «не голодают»…

- Абсолютно согласен. По крайней мере я все вернул - то, что должен был вернуть по законам творчества.

- А ощущение голода осталось?

- Осталось, да. И никуда не исчезнет: это все равно что человек, который во время войны собирал хлебные крошки. Он и в мирное время, в сытой жизни, куски хлеба будет прятать под подушку. Я привык торопиться, спешить реализовываться. Что дадите, то и сыграю, лишь бы мне было интересно. И еще одно качество я приобрел с возрастом. Сейчас, о чем бы я ни сказал, - меня все слушают и, главное, слышат. А раньше я рассуждал не менее дельно, но мне говорили: «Ты дурак, ты ничего не понимаешь. Молчи, ты опять говоришь глупость». Например, худрук питерского Театра комедии постоянно затыкала мне рот. И я так устал от этого оскорбительного тона, что ушел из театра. Она относилась ко мне несправедливо, например, в одном из спектаклей только и делал, что открывал занавесочку. Изредка появлялись роли побольше (например, я обожал свою работу в «Моем вишневом садике» Слаповского), но их было мало и для моей одинокой жизни явно недостаточно.

- Кстати, про одинокую жизнь. Вы не раз говорили о том, что привыкли довольствоваться малым. Не было мебели - обедали на подоконнике, воры обокрали дачу - махнули рукой. Вы сторонник минимализма?

- Нет, я не живу минимализмом. Я живу в достаточности, как у Рощина в «Старом Новом годе»: «А что у тебя есть?» - «А что надо, то и есть». - «А что тебе надо?» - «А что есть, то и надо». Но вы правильно заметили: у меня нет желания копить, нет стяжательства. Мне хватает денег, еды, жилплощади, общения. Может быть, поэтому я целиком отдаю себя творчеству.

- Третий сезон вы выходите на сцену Театра Моссовета в роли Федора Иоанновича. В вашем творчестве были роли Ленина, Хрущева, Павла I, Берии - целая галерея вождей. Что, на ваш взгляд, их объединяет?

- В любые времена цель власти в России - удержать саму власть. Поскорее использовать свое положение на руку себе и близким. Я не помню случая, чтобы человек отрекся от престола и поехал послом с какой-нибудь миссией. Но с другой стороны, я не историк. И хотя сыграл многих вождей, их психики так и не узнал, потому что никогда не был во власти.

- А как же вы играли?

- Анализировал в них противоречия: искал столкновения любви и ненависти, зла и добра, упрямства и кротости. Я искал в государственных деятелях борьбу внутри них самих, сопоставлял Бога и дьявола. Что такое власть? Это очень рискованная, опасная работа. Однажды я для себя открытие сделал: чтобы стать успешным политиком, нужно родиться с талантом государственного человека. Я не критикую своих коллег, которые рвутся во власть, но лично я не сторонник вступать в партии, потому что актер должен принадлежать только своей публике. В зал приходят люди из разных слоев и кланов. И если я вдруг включусь в некую политическую игру, значит я буду членом группы людей. Тогда спрашивается: а остальные для меня кто? Поэтому я не имею права запирать себя в некую идеологическую организацию и принадлежать ей, даже если она трижды богата. И теперь скажу иронично: когда-то я себе нафантазировал, что меня вызвали в Кремль и вручают правительственную награду, а в ответ я говорю: «Служу российскому зрителю». Это моя принципиальная позиция.

Фото www.kp.ru