Фестиваль «Кинотавр», недавно завершившийся в Сочи, стал триумфом кинорежиссера, сценариста, актера, общественного деятеля  Андрея Смирнова. Ему вручили приз «За честь и достоинство в профессии». Закрылся фестиваль фильмом «Елена», в котором 70-летний Андрей Сергеевич сыграл главную роль. А на подходе фильм «Жила-была одна баба», который Смирнов поставил в качестве режиссера после 30-летнего перерыва. Чем он был вызван? И что это, достоинство в профессии, по Смирнову?

«Был примерный пионер»

- Андрей Сергеевич, вы как-то признавались, что ваша профессиональная жизнь сложилась неудачно и вы не сделали и десятой доли того, что должны были. Скажите, нет ли противоречия между оценкой коллег  и этой горькой самооценкой?

- Я не берусь судить, какими соображениями руководствовались мои коллеги, но когда меня спрашивают про карьеру в кино, то я отвечаю, что это не карьера, а катастрофа.  Я сделал вместе с режиссером Борисом Яшиным одну полнометражную и две короткометражные картины. Потом уже самостоятельно снял короткометражную ленту «Ангел» для киноальманаха «Начало неведомого века», фильмы «Белорусский вокзал», «Осень», «Верой и правдой». Итого четыре картины, после которых мне на целых 30 лет пришлось уйти из режиссуры.

- Почему?

- Потому что мне надоело бороться с маразмом советской системы. Ни одна моя лента не вышла на экран в том виде, в котором я ее сдавал. Фильм «Ангел», где я попытался показать Гражданскую войну не как победу красных над белыми, а как трагедию братоубийственной бойни, был положен на полку на 20 лет. Негатив потом то ли пропал, то ли был уничтожен. «Белорусский вокзал» закрывали четыре раза. «Осень» я снял за три месяца, а сдавал ее руководству семь месяцев. Фильм «Верой и правдой» был изуродован на уровне сценария. Картина с большим трудом добралась до экрана в сильно покореженном виде.

Вывод пришел сам собой: надо заканчивать с режиссурой, чтобы сохранить себя как личность. Стал потихоньку переучиваться: начал писать сценарии. А мне было в ту пору под 40. Представляете, какой жуткий итог: в 40 лет мужик не может прокормить жену и детей. При этом я как лошадь работал все время. 

- Вы с первых своих режиссерских шагов пошли наперекор системе...

- Тут надо не выдавать желаемое за действительное. Надо понимать, что кинорежиссер в условиях советской власти - это профессиональный лгун. Одно пишется в сценарии, другое снимается, третье монтируется.

- А вас с детства приучали к другому?

- Я рос в советской семье, был истово верующим пионером и комсомольцем. Председателем совета дружины, комсоргом, первачом, что называется. И когда в 1957 году меня как отличника французской спецшколы отправили по обмену на месяц во Францию, то по возвращении в Москву мне в райкоме комсомола даже выдали грамоту за пропаганду советского образа жизни. Таким правоверным советским мальчиком я и пришел во ВГИК. Но там с меня эта шкурка слетела довольно быстро. Во ВГИКе в то время учились Андрей Тарковский, Василий Шукшин, Александр Митта, Лариса Шепитько, Элем Климов, Отар Иоселиани... Именно эти яркие личности определяли атмосферу ВГИКа. Года через три после поступления я был уже другим человеком. Не могу сказать, что в то время я был осознанно активным антикоммунистом, но по крайней мере была попытка в фильме «Ангел» отойти от штампов советского кино. За эту работу я уже крепко получил по рукам.

- Сергей Смирнов, ваш отец, был убежденным коммунистом, знаменитым писателем, автором книги «Брестская крепость», удостоенной Ленинской премии... Как он оценивал ваши работы?

- Начиная с «Ангела», наши отношения складывались непросто. Когда он посмотрел отснятый материал, у него был совершенно искренний взрыв ярости. Отец в ту пору был секретарем московского отделения Союза писателей. В отделе культуры ЦК его осторожно спросили, видел ли он картину своего сына. На что он совершенно искренне ответил: «Пока он жил у меня в доме, он был примерный пионер и комсомолец, а после вашего ВГИКа стал снимать такую мерзость». С тех пор мы как взрослые и вполне самостоятельные люди старались друг друга лишний раз не задевать, но конфликты все равно возникали.

Отец умер рано, в 60 лет, от скоротечного рака. И когда стал известен диагноз, то в эти четыре его последних месяца вдруг выяснилось, что то, что нас с ним разделяло, копейки не стоило по сравнению с тем, что нас связывало.

Отец, к слову говоря, к тому времени на многие вещи уже смотрел иначе. 1968 год и танки в Праге повернули его сознание. Я к тому времени был уже законченный антикоммунист и порой удивлялся его наивности. Помню Пражскую весну за три месяца до ввода танков. Черпать информацию о  Чехословакии можно было либо по «Голосу Америки» и «Свободе», которые глушились, либо по публикациям в «Литературной газете». В каждом номере «ЛГ» был оглушительный и, естественно, разоблачительный материал о Праге. Но и из этих публикаций можно было извлечь кое-какую информацию. Отец, читая «ЛГ», переживал, прикидывал, как разрешится эта ситуация. Я удивился: «Неужели ты не понимаешь, что дело кончится танками?» Отец  закричал: «Ты дурак, ты не понимаешь, что сейчас не 56-й год, повторение Будапешта невозможно!»

А 21 августа в 5 часов утра меня разбудил звонок приятеля, который сказал одно слово: «Включи». Я сразу понял. Включил радио и услышал страшный крик чешского писателя Иржи Ганзелки: «Женя Евтушенко, где вы, нас тут давят танки...» Я разбудил отца, а сам сбегал за водкой. Магазин еще был закрыт, но я упросил продавщицу, и мы с отцом крепко выпили. Вот такие у нас были отношения.

Помог то ли Брежнев, то ли Гришин

- Вернемся к началу вашей творческой судьбы. Что могло смутить редакторов в «Белорусском вокзале» - фильме о священных узах фронтового братства?

- Ну, во-первых, после «Ангела» на все, что я предлагал, смотрели с подозрением. Мой друг Леня Гуревич, прекрасный критик, режиссер, редактор, рассказал про заявку сценариста Вадима Трунина. Она была о том, как четверо фронтовиков встречаются на похоронах своего бывшего командира, потом весь день пытаются выпить, посидеть. И выясняется, что они утратили те общие нравственные критерии и ценности, которые у них были на фронте.

Свое первое впечатление от пересказанной заявки я не забыл и по сей день. Никогда больше у меня не возникало такого чувства: только я должен это сделать. У меня ведь, как и у Трунина, отец был фронтовиком. Он ушел на войну студентом Литинститута, после победы стал не только писателем, но и исследователем неизвестных страниц войны. Вся эта отцовская эпопея с поиском героев Брестской крепости разворачивалась на моих глазах. Более 10  лет он занимался этим благородным и трудным делом. Когда отец только начинал, считалось, что никого из защитников крепости в живых не осталось, что они все погибли. А он нашел более 400 человек.  Я помню, как буквально из небытия возникали эти люди, приезжали к нам в маленькую квартирку в Марьиной Роще, оставались ночевать. Одному отец выхлопатывал пенсию, другому реабилитацию после лагеря, третьему восстанавливал членство в партии... И все это, говоря слогом поэта Давида Самойлова, во мне «очнулось». Я той же ночью дозвонился до Вадима Трунина, предложил вместе делать фильм. Он неосмотрительно согласился. Так началась уже наша эпопея.

На «Мосфильме» заявку никто не взял. Кинорежиссер и худрук объединения Юлий Райзман честно сказал: «Это замечательная тема. Но кто же это даст сделать? У вас все так грустно, так безнадежно». В итоге договор с Труниным заключила «Экспериментальная студия». Но мне директор студии Владимир Познер, отец нынешнего телевизионного Познера, сказал: «А с тобой дела мы иметь не будем». И договор заключили с Ларисой Шепитько.

Но что-то у Шепитько и Трунина не заладилось. Я опять пришел на студию: отдайте фильм мне. Услышал знакомый ответ: нет, с тобой дела иметь не будем. Пригласили Марка Осепьяна, но и у них с Труниным что-то не сложилось. В результате сценарий был за ненадобностью списан. И тогда настал мой час. Мы с Вадимом заняли денег, уехали за город, и в результате был написан тот сценарий, который лег в основу фильма.

- На этом эпопея не закончилась?

- Она только началась. Прошел год, прежде чем фильм запустили. Мне-то казалось, что этот сценарий - наша драгоценная находка. Но он встретил крайне подозрительное, если не сказать враждебное, отношение. Многие почему-то видели в нем нашу попытку принизить героев: «Страна победила в борьбе с фашизмом, а у вас в сценарии неустроенные судьбы. Родина у вас получается не мать, а мачеха. Преобладает клеветнический взгляд на советскую действительность».

С самого начала косяком пошли поправки. Если бы не мой наставник по ВГИКу Михаил Ильич Ромм, который ходил по начальству, клялся своим добрым именем, картину бы не запустили. Ее и так останавливали четыре раза. Только на самом финише случилась волшебная перемена... Либо Брежнев, либо, скорее всего, Гришин посмотрел фильм на даче, и он кому-то из них понравился. В те годы подобные метаморфозы могли происходить только таким образом.

- Была попытка, говорят, показать картину делегатам очередного съезда партии...

- Да, однажды меня вызвал директор «Мосфильма» Николай Сизов и говорит: «Фильм решили показать делегатам съезда, это большая честь, прошу быть в Доме кино без опозданий». К тому времени денег мне еще не заплатили, долги старые гудят, занять не у кого. Короче, пришел я в Дом кино злой, как собака. И еще друга с собой привел, которому фильм посмотреть захотелось. А Дом кино оцеплен, друга моего не пускают. Я развернулся и хотел уйти. Но вышел оргсекретарь Союза кинематографистов Григорий Марьямов, уладил ситуацию.

Ну, в буфете мы выпили с другом по 100 граммов водки. Потом я пошел на сцену. Какой-то болван стал меня представлять и заявил, что авторы, мол, приурочили фильм к партийному съезду. Тут у меня глаза буквально белые от ярости сделались. Я вышел к микрофону и сказал: «Я глубоко оскорблен услышанным. Для вас это в лучшем случае развлечение на полтора часа, если еще досидите до конца, а для нас это три года тяжелой борьбы и работы, пота, слез наших близких. Снимая фильм, ни о каком партийном съезде мы не думали. Это не сапоги, которые делаются к празднику, чтобы они развалились на следующий день». А завершил свою речь я таким пассажем: «Я ничего не буду иметь против, если получится, что это ваш съезд подоспел к нашей картине». Многоопытный Трунин тут же мне сказал: «Это будет стоить нам Государственной премии». Так оно и случилось.

Фото www.itogi.ru