Издательская группа АСТ представила поклонникам этого автора очередную долгожданную «фильму», точнее две, в популярной серии «Смерть на брудершафт». В серии будет 10 повестей о противостоянии немецкого шпиона Теофельса Зеппа и российского разведчика Алексея Романова. Теперь вышли уже 8. Книги написаны в экспериментальном жанре роман-кино, призванном совместить литературный текст с визуальностью кинематографа. В книгу вошли две повести: «Мария», «Мария» и «Ничего святого».

«Обе вы дуры...»

- Как соотносятся между собой ваш проект «Жанры» и «Смерть на брудершафт»? Есть существенное различие?

- Как ответил один бравый генерал Екатерине на вопрос, чем «единорог» отличается от обычной пушки: «Это, ваше величество, одно, а то, изволите ли видеть, совсем-совсем другое». Одно дело текст, другое - текст, неотъемлемой частью которого являются картинки.

- Известно уже, какое историческое событие ляжет в основу финала цикла?

- Да. Лето семнадцатого. Женский «Батальон смерти».

- Предполагается ли экранизация?

- Уже несколько раз возникали и разваливались экранизационные поползновения. Очень уж широкомасштабный проект, нужно много денег, а государственное финансирование маловероятно из-за недостаточно проанонсированной патриотичности. Там же общий смысл: обе вы, дуры, дров наломали - и Германия, и Россия.

Массовая книга - жанр «вежливый»

- Насколько отличается круг общения Григория Чхартишвили и Бориса Акунина?

- Личный? Никак не отличается. У меня нет шизофрении. Г. Ч. и Б. А. - это не раздвоение личности, а обозначение двух принципиально разных типов письма. Акунин пишет много и в первую очередь для публики; Чхартишвили пишет мало и главным образом для себя. В свое время я попытался объяснить это различие книгой «Кладбищенские истории».

- Что значит «для себя» и что значит «для публики»? В чем существенное различие?

- «Для себя» - значит без учета читательских ожиданий и/или порога читательского внимания. Литература «для публики», она же «массовая», - жанр очень вежливый. Ты вроде как рассказываешь собравшимся историю и обязан следить за лицами: не наскучил ли слушателям твой рассказ, да все ли можно в этой аудитории говорить, да не вертятся ли поблизости дети, и так далее. Вот что я имею в виду - и ничего другого. Разумеется, и когда я пишу «для себя», я тоже понимаю, что прочтут, - иначе не писал бы. Но здесь с меня спрос другой. Вот что я бормочу себе под нос, голоса при этом не повышаю. Не нравится - не подходите. Нынешний новый жанр блога очень к этому близок. Если не конструкционно, то эмиссионно.

Боб Дилан, кажется, сказал: приватность - такой товар, который можно продать только однажды (или как-то в этом смысле). Если б я был актером, политиком, певцом, шоуменом, деваться было бы некуда. У этих людей их лицо - часть товара, который они поставляют потребителям. С литератором, по счастью, дело обстоит не совсем так. Ты продаешь текст, а не свои сексапил, харизму и небесную красоту. Можно, конечно, подторговать и физиономией, светясь на глянцевых обложках и в ящике, это безусловно увеличит объем продаж. Но и плата будет велика. Я это очень хорошо понимал с самого начала. С харизмой опять же у меня не очень.

- Роман-цитата подразумевал «компетентность» читателя. Насколько это совпадало с «обычаем» московских концептуалистов говорить цитатами, «кодовым» языком, когда цитата выступала знаком «причастности»?

- Проект «Б. Акунин» - это совсем про другое. Меня с какого-то момента начала раздражать игра в интеллектуальную эксклюзивность, этакое вечное подмигивание и жонглирование словечками и цитатами «не для публики». Я от этого устал, я из этого вырос. Мне захотелось пробиться не к «своим», не к «причастным», а к людям, которых я не знаю и никогда не встречу. Массовая литература перестала быть для меня бранным термином. Почему, собственно, все массовое непременно должно быть пошлым и безжизненным, подумал я. А если попробовать делать масскульт по-другому? Так, как нравится и интересно мне, а не кому-то там на телевидении или, не знаю, в агитпропном ведомстве.

- Для кого писались романы об Эрасте Фандорине?

- Они замышлялись для весьма неопределенной, сколь угодно широкой аудитории. В том и заключался интерес поставленной задачи: сочинить серию текстов для массового читателя, но при этом без игры на понижение. Как в анекдоте: что сами едим, то и ему даем.

Подопытным кроликом на первом этапе у меня была жена. Если ее что-то в тексте коробило - несвойственная мне манера выражаться или формулировать, - я немедленно вносил корректировки. Это, конечно, была сказка, но сказка для людей, во-первых, взрослых и, во-вторых, неглупых. Ну а дальше подключалась целая система дополнительных бонусов. Если человек хорошо начитан - вот тебе игра в аллюзии и центоны. Хорошо знает историю - вот тебе шутки и хулиганства на эту тему. Любишь, как я, Восток - получи. Кроме жены, в тайну был посвящен мой первый издатель Игорь Захаров. И все, больше никто. Некоторым из числа знакомых я стал совать книжки, когда они уже начали выходить, но успехом еще не пользовались. Обычно не говорил, что автор - это я. Иначе читатель был бы вынужден говорить комплименты, а мне хотелось знать истинное впечатление. Ну и наслушался, конечно. Мало кому понравились все эти «Азазели» и «Турецкие гамбиты». Что неудивительно - все-таки в моем кругу общения преобладают люди, расположенные к более серьезному чтению.

Фандоринский цикл не закончен

- Насколько был ожидаем успех романов фандоринского цикла? Почему он не мог стать «бесконечным»?

- Перед тем как приступить к делу, я долго изучал ландшафт. Что-то такое высчитывал, рисовал графики (я вообще это люблю). Вся эта штука вначале затевалась как нечто абсолютно головное, математическое. Это уж потом я увлекся и стал отклоняться от первоначальной формулы. Не буду приводить свои выкладки, но вероятность полного успеха (то есть шестизначных тиражей) я оценил, кажется, в 20%, вероятность половинного (пятизначные тиражи) - в 40%. В сумме получилось 60, не так мало. Потом, правда, «Азазель» не смог распродать и десяти тысяч. Следующие три романа тоже зависли на жалких цифрах. К осени 99-го, на исходе второго года, я уж стал думать: Акела промахнулся. А что касается конечности-бесконечности, то фандоринский цикл еще не закончен. По плану я собираюсь написать еще два романа и сборник новелл. Примерно так было задумано с самого начала.

- Кажется, что последние романы написаны с принципиально иной установкой? Когда появилось ощущение, если оно появилось, что читателю нужно все объяснять, его нужно воспитывать? А читатель - он остался тем же или изменился?

- Моя установка не изменилась. Читателя я не воспитываю (если не считать «Детской книги», которая для детей), я делюсь с ним некоторыми своими мыслями и доморощенными открытиями, но безо всякого нажима и учительства. Я же говорил: к читателю я отношусь как к человеку взрослому, как к равному мне собеседнику. С какой стати я буду его воспитывать? Это как-то даже невежливо. В общем, установка не изменилась, но все же за эти годы переменилось очень многое. Во мне, как в авторе. В читательской аудитории. Не уверен, что мы движемся в одном и том же направлении. Но если придется выбирать, я, конечно, буду подыгрывать себе, а не читателям. Хотя это и не совсем по-акунински. А может, поступлю честнее: буду писать через раз: то для себя, то для публики. Мы в ответе за тех, кого приручаем.

- А кстати, есть ощущение, что публика «приручена»?

- Навсегда приручить публику невозможно. Она - как тигр на арене. Вроде прыгает в горящее кольцо и позволяет засунуть голову себе в пасть. Но спиной лучше не поворачиваться.

- Когда вы почувствовали «груз популярности»? Это действительно «груз»? Успех - он радует или нет? Изменился ли круг общения, образ жизни, привычки, отношение к писательству?

- Известным я стал не в одночасье, конечно. Но все равно быстро - в одномесячье. Допустим, в октябре 1999 года писателя Бориса Акунина еще никто не знал, а в декабре я уже только и делал, что вел переговоры с экранизаторами и иностранными издательствами. Ощущение было странное. Все боялся, что сейчас проснусь. И продолжалось это изумление у меня довольно долго. Потом пришел в себя и выработал правила новой жизни. Правило первое: я продаю рукописи, но не свою частную жизнь. Правило второе: никакие соблазны не заставят меня писать то, что мне неинтересно. Правило третье: держать дистанцию с власть предержащими (в России писателю лобызаться с государством вредно). Правило четвертое: не стоять на месте, не тиражировать успех, двигаться дальше. Так и живу. Образ жизни и привычки у меня, конечно, изменились. Круг общения, в общем, нет. То есть прибавились какие-то новые приятные или интересные связи, но сохранились и старые.

О чем новая книга

В обе ее части положен реальный исторический факт. В повести «Мария», «Мария» речь идет о гибели российского линкора «Императрица Мария». За короткий срок он успел доставить немало неприятностей немцам. Так, в июле 1916 года «Императрица» обстреляла крейсер «Бреслау», который чудом ушел от погони. А 7 (20) октября 1916 года на внутреннем рейде Севастополя произошла трагедия. Пожар в носовом погребе боезапаса, а затем серия мощных взрывов превратили «Марию» в груду искореженного железа. В 7 часов 16 минут линкор затонул. Спустившиеся к нему водолазы долго слышали стуки моряков, оказавшихся заживо погребенными в заполненных воздухом отсеках корабля. Всего жертвами катастрофы стали более 200 членов экипажа (позднее еще около 100 моряков скончались от ожогов и ран). Одна из предполагаемых причин взрыва - диверсия.

В основе сюжета повести «Ничего святого» - покушение на императора, крушение царского поезда. В этом событии тоже много непроясненного, то есть опять-таки для Бориса Акунина открываются широкие возможности домысливания и додумывания.