Самое удивительное, что ее стихи, такие нездешние, несоветские, вещие и вечные, понимали все. Казалось бы, под нагромождением несогласованных согласований и устаревших словесных форм нелегко увидеть смысл. Но видели и понимали. Вглядывались в тревожные глаза Ахмадулиной, а потом тянулись за ней до смысла и сути. Тянулись - и становились лучше, умнее и чище. Одно из последних больших интервью она дала газете «Известия» в 2006 году.

 «Конвоир остался. А зэк где?»

- Белла Ахатовна, как вы сегодня поживаете?

- Я понимаю... сумму лет, которую прожила. И что она должна значить. Поэтому поживаю я с чувством некоторой жалостливости. Все-таки привыкла - еще недавно! - быть довольно молодой. Я привыкла быть! Но надо себя учить отвыкать. Это очень грустно.

- Вы как-то говорили, что росли резвым, толстым ребенком - «такие стихов не пишут». Если сочиняли, то сердобольное - про угнетенных негров...

- Я, кажется, скоро опять на них перейду. Теперь, когда в России людей с темным цветом кожи обижают...

Вечные изгои человечества: негр, поэт, собака, да? Те, кто наиболее беззащитен. А так как в детстве я не раз перечитывала «Хижину дяди Тома», то в пылкой убежденности, что нельзя никого обижать, отправила в «Пионерскую правду» стихотворение, заступаясь за негров. Я даже помню фамилию редактора, которая мне ответила. Смирнова. Она написала изумительное письмо: «Девочка, я чувствую, ты очень добрая. Но оглянись вокруг, и увидишь, что жалеть можно не только негров». Мы потом встретились. Я была уже весьма и весьма взрослая. Вспоминали эту переписку и так смеялись! Но она написала правильно: «Оглянись вокруг». Жалеть-то следует всех.

Первые мои годы я проживала в доме, где без конца арестовывали людей. А мне велели играть в песочек. Я не могла знать, не могла понимать, что происходит, но некий след во мне остался. Даже неграмотный, не очень тонкий слух ребенка многое улавливает. Я была беспечной, благополучной девочкой, однако ощущение зловещей сени несомненно присутствовало. Наш дом, старинная усадьба на углу Садового кольца и Делегатской улицы, назывался почему-то «Третий Дом Советов». Самые обреченные, мы знаем, жили в Доме на набережной, да? А наш предназначался для мелких, о которых поначалу как бы забыли ради более важных... Возможно, мои близкие выжили потому, что бабушкин брат Александр Митрофанович считался каким-то дружком Ленина. Остальные братья были, к счастью, других убеждений, но не они победили. Кто погиб в Белом движении, кто смог - уехал. Бабушка про них скрывала. Она тоже была знакома с Лениным. Однако при этом терпеть его не могла. Тут довольно забавно: уходя на работу, моя мать наказывала бабушке: «Расскажи Беллочке про Ленина». А бабушка была редкостно добрая, сердечная, но воспоминания о Ленине у нее остались плохие. И она простодушно мне об этом рассказывала.

- Наряду с беззащитной женственностью в вас есть жесткие бойцовские черты. Вы любите в себе состояние куража, азарта заступничества? Сегодня доводится испытывать эту особую эйфорию - не трусить?

- Разумеется, нынче не то время, когда преследовали моих ближайших друзей, высылали их из страны. Но про себя я так молю: лучше пусть меня, но никакого другого человека, или собаку, или кошку. Лучше меня. Прошу!

Я вовсе не боюсь за себя. Но мне знаком страх за товарищей. Помню, как в тюрьме сидели Солженицын, Параджанов, Синявский с Даниэлем... Первые письма были в их защиту. Я часто писала. И, представьте, иногда помогало. Я ведь очень думала над текстом. Знала, как надо писать. Когда вот-вот должны были посадить Владимова, я обратилась к Андропову. Прошение отличалось изяществом - тут я особенно ценила слог (смеется). Потому что смотря как напишешь. А то так сочинишь, что все дело испортишь. Со мной благосклонно встретились и побеседовали два генерала КГБ. Владимову предписали уехать за границу. Власти явно упустили время, когда со мной можно было обращаться, как со всеми.

Кстати, весьма находчиво, по-моему, я вступилась и за Сахарова. Написала в Нью-Йорк Таймс», что если другие академики молчат, то вот вам я, почетный академик Американской академии искусств и словесности.

- Какие чувства вы испытываете к нынешнему времени? Что в нем принимаете? Что вызывает отторжение?

- Сознание, что позади по-настоящему жуткие времена, делает взгляд на сегодняшний день менее драматичным. Однако истребление духа, культуры, светлого разума, которое педантично совершалось в России с семнадцатого года, бесследно не проходит. Я радуюсь, когда вижу невинную раскрепощенную молодежь, очаровательных мальчиков и девочек на роликах. Счастье, что они не знают прежнего устройства. Но знают они его или нет - генетический слом остается в человеке. Чтобы возродить нацию, нужно огромное время. Дух, разум, грамотность души быстро не восстанавливаются. Вы спрашиваете, что у меня вызывает отторжение? Отсутствие былого времени. То есть непререкаемой культуры. Убыль нации неисчислима. Конвоир остался. Он жив. У него орден на груди или медаль. И потомство у него есть - дети, внуки. А зэк где? Никто не знает. Даже такой именитый зэк, как Мандельштам.

Истребление нации разными способами, включая уничтожение дворянства, священников, раскулачивание крестьян, это и есть вырождение народа. Именно народа, а не нации, потому что у нас всегда была огромная многонациональная держава. Почему убивают негров? Кто они такие, эти жестокие люди? Кто? Вырожденцы и есть.

Что же до экономического неравенства, то если в человеке разум светлый, он на богатстве зацикливаться не станет. Он будет стихи писать, картины рисовать... Или выдумывать какое-нибудь такое хитроумное устройство (показывает на стоящий на краю стола миниатюрный цифровой диктофон). Всякое художественное состояние личности избавляет ее от близости к преступлению. Я называю это «скованность культурой». Она не позволяет человеку воровать не оттого, что он боится, а потому, что не может. Скованность культурой - это дисциплина цивилизации. К сожалению, в какой-то (а может, в очень значительной) мере у нас она утрачена. Но все-таки определенная попытка улучшения жизни сегодня ощущается. Хотя уйма несчастных людей и теперь не в силах претерпеть затруднения.

«Такая дружба - награда»

- Вам принадлежат часто цитируемые строки: «К предательству таинственная страсть». Что побудило их написать?

- Я училась в Литературном институте, когда шел разгром Пастернака за «Доктора Живаго». Я отказалось подписать обличительное письмо, за что и была изгнана из института. В 20 лет осознала, что не могу делать такие вещи. А двое молодых людей (они со мной вместе учились, не раз бывали у Бориса Леонидовича) побежали к Пастернаку просить как бы разрешения подписать.

- За индульгенцией?

- Видимо. И щепетильнейший Борис Леонидович ее выдал: «Конечно, подписывайте. Я не хочу увеличивать свои переживания». Думаю, низкий поступок однокурсников смутно послужил толчком для строк о предательстве. Хотя тогда не только эти двое - слишком многие вели себя недостойно.

- Чтобы порвать с человеком, вам достаточно обычного разочарования?

- По-разному... К слову, те молодые люди сами прекратили со мной отношения. Вообще, по моему опыту - довольно долгому - я замечала: совершив дурной поступок, человек первым торопится порвать отношения. Он не прощает вам своего падения.

- Черт с ними, с подлецами. Давайте лучше поговорим о ваших товарищах, друзьях...

- Моим ближайшим другом был Булат (Окуджава - «Известия») . Такая дружба - награда человеку, если он ведет себя прилично. Мне очень не хватает Володи Высоцкого, Жоры Владимова. Но у меня остались Войнович, Аксенов, которые все чаще здесь. И, конечно, счастливейшая из дружб - с Андреем Битовым.

- «Я счастлива в браке» - это ваши слова. В таких случаях обычно женщины не нуждаются в подругах. Их заменяет муж. А как у вас?

-  К редким, весьма редким счастливым союзам мужчины и женщины относится вот что: когда подлинно умеют жалеть. Я не про себя сейчас говорю. Но так было бы правильно для союза мужчины и женщины. Которые всегда трудны. Сюда входит все. И соперничество, и ревность, и капризы того или другого. Однако мужчина должен быть старше. Даже если он моложе. И жалеть женщину как будто она еще и дитя его (вздыхает). Вот Боря и возится со мной. И я говорю: «Счастливый брак».

- Бывает, что ничего не делаете? Что тогда делаете?

- (Смеется) Сознаю, что поступаю дурно. Потому что мне надо и квартиру убрать, и что-нибудь приготовить. Нет, готовить я все-таки готовлю. Картошку не люблю чистить. Говорю мужу: «Купи такую, которую не чистят». По ночам, если не пишу и лежу в темноте, мозг думает о мозге. О ненаписанном, несбывшемся, о былом, о грехах. И это ничегонеделанье - оно самый тяжелый труд и есть.

- Будучи Мастером, кого из современных поэтов вы выделяете?

- Я не все читаю из-за зрения, поэтому не берусь быть судьей. Но никто ничего не знает. Возьмите начало 19 века. Есть знаменитый поэт Василий Львович Пушкин. Есть, разумеется, Державин. Жуковский. А какой-то мальчик ходит себе. Пушкин. И все счастье состоит в нем. Сегодня, думаю, тоже кто-то ходит. Или его мама - беременная. Надо претерпеть некоторое время. И это будет чудо.

Из биографии

Белла (Изабелла) Ахмадулина родилась 10 апреля 1937 года в Москве. Отец был крупным таможенным начальником, мать - майором КГБ и переводчиком. Сочетание кровей девочка получила экзотическое: по линии матери в роду были обосновавшиеся в России итальянцы, а по отцовской линии - татары. Стихи Белла начала писать еще в школе. В 1955 году ее произведения были опубликованы в журнале «Октябрь». Она поступила в Литинститут, была исключена за отказ участвовать в травле Пастернака, затем восстановлена... Ахмадулина, несмотря на свою хрупкость и «незаземленность», собирала огромные аудитории, выступая на стадионах и площадях.

У нее две дочери, Елизавета и Анна. Она была женой поэта Евгения Евтушенко, писателя Юрия Нагибина. Третий брак, самый протяженный, - с художником Борисом Мессерером, который собирал буквально все, что писала и беспечно теряла, раздаривала Белла. Сейчас он пишет книгу воспоминаний.   

Рисунок Виталия ЦЫГАНОВА