Удивительно, как иногда мимолетная встреча, незатейливый рассказ очевидца меняют представления о казалось бы незыблемом, устоявшемся. Надо только слушать, не тревожа рассказчика, не стараясь внедриться в повествование своим присутствием. И надо отказаться от всего, что знал, слышал и помнил об этом раньше... Такие случаи не ищут целенаправленно, они происходят сами, когда ничто не предвещает «погружения» в прошлое. Чем они ближе по месту и дальше по времени - тем интересней и поучительней. Впрочем, и  это не правило.

«Л. И. Брежнев, председатель сельсовета...»

В уже удаленные от нас 70-е годы образ стареющего и дряхлеющего Генсека  вдавливался в общественное сознание как образ мудрейшего политика всеми средствами, которые только могли придумать тогдашние имиджмейкеры. Награды по всякому поводу и без повода, невнятно прочитанные речи, литературные усердствования, отмеченные Ленинской премией и, кстати, написанные небесталанной рукой, бесконечное, с гипертрофированным оптимизмом упоминание в газетах полуаббревиатура «Л. И. Брежнев...» - все это привело к тому, что вскоре перестало восприниматься всерьез кем бы то ни было.

Оригинальность ситуации заключалась в том, что и сам дорогой Леонид Ильич любил  анекдоты о себе. Однако анекдотичность иных коллизий, связанных с его именем, оказывалась вовсе не безобидной даже в те времена.

В 1979 году первую полосу одного из номеров урицкой районной газеты открывало сообщение о прошедшей сессии районного Совета народных депутатов. В соответствии с тогдашним порядком упоминалась повестка дня, докладчик и неизменное «в прениях выступили» с перечислением выступавших. В типографии наборщик по забитому в каждую голову сочетанию букв автоматически набрал следующее: «В прениях выступили Л. И. Брежнев - председатель Чеховского с/совета» вместо «Л. И. Баженова - председатель...» Такой вот выверт замороченного брежневской вездесущностью сознания.

Пассаж не мог пройти незамеченным, многие ехидно предлагали представить, как бы выглядел Л. И. Брежнев в роли председателя сельсовета, как бы под его мудрым руководством расцвело село...

Вызванный «наверх» редактор Василий Шумара долго и беспомощно оправдывался, но праведный гнев начальствующих доходил до такой высокой точки, что редактор перестал объясняться, а лишь каялся и обещал дать в следующем номере точное информационное сообщение.

Василий Калиникович был бессменным редактором газеты с 1946 года и до самого ухода на пенсию. Участник войны, потерявший ногу в боях под Москвой, носящий на лице и теле множественные шрамы, израненный, шитый и перешитый военными хирургами, случившееся переживал тяжело, с каким-то непонятным для меня внутренним надрывом. Я встретил его, тяжело спускавшегося после разборок со второго этажа райкома, и невольно предложил ему помощь. Он резко отказался: «Нечего, нечего, я не патриарх». Но невольно начался разговор о превратностях судьбы и нынешнем казусе.

Он говорил о том, что легко отделался, его даже не сняли с работы, наверное, учтя его боевое прошлое и долгий редакторский стаж. Вспомнил, что в областной газете напечатали должность Брежнева не «председатель Верховного Совета», а «пред  датель Верховного Совета», и все было квалифицировано как досадная опечатка. Да и в «Известиях», второй по значимости газете страны, уже неважно выглядевшему Генсеку с помощью фотомонтажа подставили его лицо в более молодом возрасте, однако по недосмотру старое лицо осталось на той же фотографии в очень неподобающем для этого месте.

- Да это все мелкие неприятности, - говорил уже отошедший от недавнего разноса Василий Калиникович, - вот в 53-м была история...

Спасибо конюхам

Образовавшийся после смерти Сталина вакуум не стал менее разряженным, зловещая фигура Лаврентия Берии нависала над всем, как фантом прошлого. По-прежнему его фото, речи теснились на первых полосах газет, и перепечатывать их следовало всем изданиям вплоть до районных.

Его последнюю речь набирали и в той же урицкой районке. Тогда газета выходила на одном листе тиражом 300 экз. и весь выпуск имел массу в несколько килограммов. Набирали, конечно, вручную. Каждую букву наборщик брал из соответствующего ящичка, вставлял в строку и так буква за буквой, слово за словом. Утомительная работа, требующая внимания и усердия.

И, набирая речь Берии, в ремарке «бурные аплодисменты» наборщик курсивную маленькую «б» перевернул и получилась «д», а вместо подобострастных «бурные» получились нелепые «дурные аплодисменты». Это сегодня смешно, а тогда события стали развиваться по трагическому сценарию.

Ошибку не заметили, плохо вычитали номер, вечером того же дня уборщица-курьер отнесла тираж на почту, четыре номера были доставлены в райком и в райисполком, один остался в редакции.

Ранним утром следующего дня в квартире редактора раздался звонок и взволнованный голос сообщил ему, что в газете допущена грубая политическая ошибка, за которую придется отвечать по самому большому счету. В переводе это могло означать большой срок в лагерях.

Василий Калиникович, узнав о характере ошибки, мгновенно просчитал ее последствия и почти раздетый, взяв костыли - обычно он ходил на протезе с тросточкой, по его выражению «почти пролетел» добрых полкилометра, отделявших его дом от почты.

Судьба дала ему шанс. Накануне конюхи, развозившие корреспонденцию по селам, что-то отмечали, кто-то не пришел вовремя... Словом, влетевший в здание почты редактор в изнеможении рухнул на готовый к отправке груз и изъял тираж. В еще не рассыпанном наборе была перевернута злополучная «б», набраны приличествующие «бурные аплодисменты», тираж за свой счет был перепечатан, и газета ушла к читателям в благопристойном виде.

Еще бы 10-15 минут, почта ушла бы, и десятки соглядатаев, рассыпанных по всем селам, донесли бы в районный отдел МГБ о «печатной диверсии» и были бы гарантированы следствие, суд и лагеря. Крамольный тираж уничтожили и казалось, что все удалось предотвратить. Но оставались пять экземпляров с «дурными аплодисментами». Чего казалось бы проще - уничтожить и их, нет газеты - нет дела.

Память - в яму

Но все, кто видел и прочитал газету в «первой» редакции, панически боялись обвинений в укрывательстве, что тоже обещало немалые сроки.

Василий Калиникович понимал, что дни его на свободе сочтены, и слабо представлял, что будет делать он, израненный, с одной ногой в лагерях, сколько будет ему отмерено времени там, за колючей проволокой. Дома спешно проверялось все, что могло быть истолковано как шпионское и враждебное.

С фронта как память о войне у него хранился трофейный «вальтер». Но если бы немецкий пистолет обнаружился у «диверсанта» и «вредителя» Шумары? Возможно, это и был бы его смертный приговор.

И Василий Калиникович, зайдя в нужник, разобрал «Вальтер» до винтика и, побросав в выгребную яму, похоронил и память, и угрозу. Все понимали случайность ошибки, знали редактора, наборщика, никак не подходивших на роль «политических диверсантов», но даже тон набранной статьи, в котором жутким рефреном проходило «кто не слеп, тот видит», призывал к бдительности. И дело из-за анекдотической ошибки приобретало неотвратимо зловещий характер.

По тогдашним порядка, провинившихся членов партии линчевали на заседании бюро, а затем в зависимости от «тяжести содеянного» передавали в ведомство МГБ. В преемнике ЧК особенно не чикались - скорый и, как известно, не правый суд, столыпинский вагон, полный клопов, зона и далее кому как повезет: или остаться в чужой земле, или вернуться  с тихой и лютой ненавистью в сердце.

До сих пор неясно почему, но дело о «грубой политической  ошибке» готовилось на бюро райкома вяло. Во всяком случае радостного лая по поводу очередного громкого разоблачения на всех углах не слышалось.

Со скрипом дело дошло до бюро спустя месяц, месяц, который показался редактору вечностью. Каждый скрип двери, каждый новый посетитель воспринимались как предтеча страшного финала. Бюро прошло в лучших традициях того времени: порицали, клеймили и вынесли строгий выговор. При этом сохранялась угроза передачи дела в МГБ.

Однако зав. общим отделом, тоже фронтовик, получив дело для оформления, занемог: открылись раны. Стеная и проклиная войну, он пролежал полторы недели. Выйдя на работу, «дело  Шумары» за навалившимся ворохом дел отложил до утра.

А утром все услышали ошеломляющую новость: Берия разоблачен как враг народа, английский шпион и вообще надо забыть, что такой человек был в руководстве.

Материалы заседания бюро аннулировали, и Василий Калиникович впервые за все время с выхода злополучного номера заснул спокойно и проспал сном праведника почти сутки.

Меня, выслушавшего эту исповедь, окунуло в далекие годы детства, когда в сумрачный мартовский день рыдали все: мать, братья, соседи...

- Почему так плакали? Что, так жалко было Сталина? - много позже спрашивал я у матери.

- Нет, - отвечала мама, - было жалко себя. Так тяжело, неимоверно трудно было жить, а тут Сталин умер, значит, еще хуже будет. А хуже было некуда. Вот и плакали в ожидании худшего.

Гулаговская лагерная правда, деятельность «троек», ужасающие цифры - до встречи с Шумарой все это давало какую-то общую картину, впечатляющую по негативу, но не царапающую душу. А его история дала  вдруг достоверный и жуткий в своей конкретности слепок тех времен.

Фото из архива семьи В. ШУМАРЫ