Михаил Жванецкий в марте отметил 75-летие

Не многим мыслителям удается говорить афоризмами. Так, чтобы было глубоко и остроумно. А то и очень смешно, как у Михаила Жванецкого. Читать и слушать его тексты - совершенно особое удовольствие. Вроде посмеялся, но и думать приходится... А о чем думает Жванецкий-юбиляр?

«Я всегда читал после поросенка»

- Михаил Михайлович, сколько портфелей вы износили за свою жизнь?

- Портфель у меня один, он же и единственный. Этот портфель достался мне от отца, он ходил с ним на вызовы всю свою жизнь как участковый врач. Вот и я с портфелем. Все ж передается. В нем помещается только формат А4, и ничего больше. Тут мои записные книжки.

- А что попадало в эти записные книжки, что было интересно вам во времена, когда многое было нельзя?

 - Конечно, когда говорят, что вам этого нельзя, интерес обостряется. Во времена Советского Союза мы все были единомышленники. Однажды (начинаю повествование с сюжета), однажды мне позвонили на Малую Комсомольскую в Москве, где я тогда жил, и спросили, могу ли я побыть в гостях у Николая Викторовича Подгорного, который был тогда председателем Президиума Верховного Совета.

За мной приехал его зять на черном красивейшем «Мерседесе» вагонного типа, подарке Аденауэра. Мы прибыли к нему на улицу Алексея Толстого. Кольцевая квартира из 16 комнат по всему зданию. Вначале была экскурсия по квартире: помню, в ней был даже гостиничный номер и всюду подарки.

Подгорный был в мягких тапочках, говорил басом. Угощали поросенком с гречневой кашей. Она у них в политбюро всегда была странная такая, огромная, миллиметров 10 каждая крупинка. Потом после поросенка попросили что-то почитать. Я всегда читал после поросенка, после бани. Подгорный послушал и спрашивает: «А острей что-нибудь есть?» Я ему: «Министр мясной и молочной промышленности...» Он: «Еще острей. Про политбюро есть что-нибудь?» Говорю: «Я не диссидент, вы б меня уже посадили. Я сатирик, нет у меня про политбюро». И он так же внезапно - как пришел, так и ушел.

- Перечитывая свои старые произведения, находите в них то, чего раньше не замечали?

- Всегда. Недавно ехали поездом с Ромой Карцевым, и я попросил его напомнить мне миниатюру, которую они когда-то играли с Витей Ильченко. Знаете, я хохотал как ненормальный. И думал: как хорошо написано! Надо забыть произведение, чтоб оно снова стало для тебя как новое. Думаю, когда люди отвыкнут от моего голоса, то будут читать меня с большим интересом, чем сейчас.

«Мы не смешивались - с этим было строго»

- Вы не устаете признаваться в любви к Одессе - когда-то даже проблемы послевоенного быта не мешали вам воспевать эти дворы...

- Ну а как их можно не воспеть? Там все родственники! Если ты живешь с мамой, отца нет, - весь двор тебе его заменяет. Случалась, конечно, и страшная ругань, но опять-таки, как между своими. А в праздники особенно собирались, приглашали. И ты идешь там что-нибудь съешь... Если свадьба - тоже весь двор отмечает.

Совершенно очаровательное и потрясающее было время. Мне тогда исполнилось 13-14 лет. В жаркие ночи каждый выносил раскладушку, и ты мог увидеть, как ножка мелькнет под одеялом. Полдвора так спало. И нас не будили, старались тихо проходить, ведрами не гремели. Разговоры, шепот. Но не смешивались, тогда с этим было очень строго. Только посмотреть, и все. И ты уже страшно зажигался, и не мог уснуть, и следил, как из-под женского одеяла тебе показывали то носик, то ручку. Но подойти и сесть рядом - это считалось ужасным. Сразу мамаши подымали крик: «Маня, Даша, Валя, домой немедленно!»

- В порт вы пошли работать по распределению или добровольно?

- По распределению. Я окончил с отличием Одесский морской институт в 1956, и красный диплом давал мне право выбора. Отец тогда уже болел, в 57 он умер, мать одна. Я и хотел бы куда-нибудь уехать из Одессы, очень тянуло в Ленинград, в Заполярье. Но обстоятельства сложились так, что я остался в Одессе. И меня взяли в порт на очень низкую должность механика ремстройконторы.

- А в плавание хоть раз ходили?

- Никогда. Позже много плавал как пассажир, с самодеятельностью, но в море не ходил. У меня была другая специальность - краны и погрузочные механизмы. На флот евреев не брали категорически. Там виза требовалась, поэтому с самого начала налагался запрет. У нас были кораблестроительный, судомеханический, экономический факультеты. Евреев брали только на факультет механизации портов, вот его я и окончил.

Было у нас две комнаты в коммуналке с соседкой на Комсомольской, 133. Ну мы иногда снимали с маманей разные сараи ближе к морю... У меня 89 рублей, она зубной врач. У нас не было денег, пока я не начал писать Райкину... На ноги я начал вставать после 67-го, когда пошел мой спектакль «Светофор»". Вот тогда я стал просто богатым человеком... Но только в 1987 купил дачу постройки 36-го года (потом, в 90-х, построил новую, землю под нее дали как почетному гражданину Одессы). У меня там перебывали все отъезжающие.

«Сейчас я в принципе не смеюсь»

- Для многих вы не только писатель, а еще и артист. В чем для вас эта разница?

- Каждый из нас делает днем что-то одно, ночью что-то другое... Я говорю это без пошлости. Можно сказать так: вечером я артист, а весь белый день - писатель.

- Как вы относитесь к публике, которая не воспринимает ваше творчество?

- Глубоко враждебно.

- А над кем вы сейчас смеетесь и в какой компании?

- Конечно, приятно посмеяться с очень хорошим симпатичным человеком. Но знаете, я сейчас совсем не смеюсь, я страдаю. Всегда почему-то вызывают смех именно мои страдания. Для других они получаются такие смешные. И тогда, и сейчас... А спросить с кем - так это дело одинокое. Хотя в принципе для юмора всегда нужны слушатели. Юмор рождается в одиночестве, но живет только на людях.

- Вас огорчает тот факт, что люди, несмотря ни на что, не меняются?

-  Я огорчения испытываю все время. Легче становится, когда вижу приятные лица, когда хороший разговор возникает. Но мы не меняемся. Огромные огорчения вызывает бедность. Я вынужден жить лучше и не стесняюсь слова «вынужден», как популярный человек, ты все равно будешь жить лучше других. Где бы ни был, тебя пропустят без очереди, дадут и заплатят, просто потому что любят. Но ты платишь душой и дикими огорчениями за то, что не можешь справиться с этой проклятой бедностью, в которой живет твой народ. Мы грязны, а очень хочется быть чистыми. Чтобы физически чисты были улицы, ботинки, машины, туалеты. Что для этого надо - не могу понять! Северная Канада или Финляндия в таком же климате, почему там чисто? Остальные огорчения - это отношение к старикам, к детям...

- В прошлом году вы дали несколько «Концертов для своих». Кто для вас свои?

- После того как я назвал это «Концертом для своих», в Москве чуть ли не на следующий день появились вывески: «Цены для своих», «Распродажа для своих». Все что-то имеют в виду, не только я. Что они имели в виду, не знаю. А я вспомнил, как мы в Одессе говорили: «Давайте соберемся - все свои».

Вообще, когда приходит в голову мысль, - это происходит интуитивно. Великая мысль рождается в душе, а не в мозгах. Она гнездится гораздо глубже и появляется целиком, не по отдельным буквам и словам. И ты ее высказываешь не потому, что продумал. Если продумал, то лучше конструируй самолеты. А тут другое. Вот у меня есть фраза: «Терпим, любим, понимаем». Как только я ее обнародовал, тут же появилась растяжка на Кутузовском проспекте - «Любим, ценим, понимаем своих вкладчиков. Банк такой-то». Я счастлив, что могу кому-то что-то подсказать.

 

Жванецкий на ночь глядя

В марте в издательстве «Время» выходит новая книга афоризмов Михаила Жванецкого «Бессонница» (первая, «Тщательнее», вышла год назад). Избранные отрывки эксклюзивно публиковала «Неделя».

Мне по телефону женский голос:

- Как живешь?

- Прекрасно!

- Ой, простите, я не туда попала.

- Туда, туда! - закричал я, но она уже бросила трубку.

Так и живешь: ни пожаловаться, ни поделиться.

***

Насколько все упростилось: измену я прощаю, но если во время измены она плохо обо мне говорила...

***

Все-таки у женской любви язык особый.

Первый единственный, второй единственный, третий единственный.

Потом идет толпа мерзавцев брошенных.

За ней еще один единственный.

И всё - конец.

***

Наши мысли - гул, наш протест - инфаркт. Сидеть начеку и лежать насмерть. Атаковать врага из больницы. Расшатать его своим параличом. Добить своей смертью. А чтоб задумались все, давайте умрем молодыми.

А я не вижу смысла ни в чем. Вот беда. И случилось это со мной как-то после обеда и тянется до сих пор. Любовь проходит. Жизнь проходит. Борьба становится времяпрепровождением. Квартира - местом для этого. Болезни поддаются лечению, но сменяют друг друга. А самолюбие вообще ни к чему. Как и ум, крупно осложняющий нашу и без того сложную, рассчитанную на простое восприятие жизнь. Есть смысл, допустим, лечить чужие болезни, но в том случае, если он не умрет.

Есть смысл сытно поесть, ненадолго.

Внимательно посмотреть, но вглубь.

И изменить не ей, а что-то. А если все, что ты делаешь, приводит к смерти, а ты еще спешишь... Поневоле задумаешься, есть ли смысл. Но если ничего не делать, тогда и смысла искать не надо.

***

Жизнь человека - миг, но сколько неприятностей.

Когда уходите вы - звоните, пишите, встречайте. Когда уходят от вас - признайте свое поражение, исчезните! Ничто вам не поможет. Я люблю вас, от которых ушли. Ваши почерневшие лица, боль, которую вы носите всюду. Ваше смешное открытие, что любовь помещается чуть выше сердца - там болит и болит.

Что ж там такое, чуть выше сердца? Что там болит? Душа? Уходят оттуда?

Я люблю ваши смешные одинаковые разговоры. Ваш растерянный вид, ваш воспаленный взгляд. Конечно, время лечит, но когда вы вылечитесь, оно уйдет от вас тоже.

***

Ум и талант не всегда встречаются. А когда встречаются, появляется гений, которого хочется не только читать, но и спросить о чем-то.

***

Сидишь дома, кажется, что все по домам сидят.

Выходишь на улицу, кажется, что все вышли.

Попадаешь на вокзал, думаешь - ну все поехали.

В больницу - впечатление, все болеют.

На кладбище - все умирают.

Много нас, много.

Не забыть бы кого окончательно.

***

Или умереть, к чертям собачьим, или жить, гори оно огнем.

***

Что делать человеку, который не делает зарядку.

Который сонно сидит перед зеркалом не в силах собрать мышцы в пресловутое лицо.

Не в силах собрать мысли в форму головы.

Так и тянет лечь.

И поручить дивану!..

Пусть диван создает форму.

***

Одиночество - это не тогда, когда вы ночью просыпаетесь от страха, хотя это тоже одиночество.

Одиночество - это не тогда, когда вы возвращаетесь домой, и все лежит, как было брошено год назад, хотя это тоже одиночество.

Одиночество - это не телевизор, приемник и чайник, включенные сразу для ощущения жизни и чьих-то голосов, хотя это праздничное одиночество.

Это даже не постель у знакомых, суп у друзей, хотя тоже...

Это поправимо, хотя и безнадежно.

Настоящее одиночество, когда вы всю ночь говорите сами с собой.

И вас не понимают.

***

Бог сказал ему: «Ты нервен, суетлив, ленив, обжорлив, нерешителен и толст, и несчастлив, и цели своей никогда не достигнешь, потому что у тебя ее нет. Но ты сумеешь описать свой негодный путь. Целую тебя».

***

А я говорю, если раздуть свои радости до размеров неприятностей, то можно и от них получать наслаждение.

***

Внутреннее благородство кого хочешь выведет из себя.

***

Концов счастливых не бывает. Если счастливый - значит, не конец.

Рис. Виталия ЦЫГАНОВА