Последние дни лета всегда грустные, правда? Особенно, если лето было совершенно прекрасное – жаркое, просторное и тянулось очень долго, а не проскочило за минуту. Такое обычно бывает в детстве. Наше детство, хоть и выпало на замшелые 70-е и 80-е, но счастья там было, кажется, побольше, чем у нынешнего поколения покемонов.

Меня на все лето отправляли "на деревню к бабушке". Владимировка была немецкой, бабушка с дедушкой - довольно суровыми, немногословными (как и все их поколение раскулаченных, переживших тяжелое переселение на север и пришедших чуть ли не пешком на целину) и говорили с нами только на немецком языке. 

Дед в свободное от работы время служил пастором. Протестантским. Лютеране мы. Церкви в деревне не было, и поэтому наш дом по воскресеньям становился Молебным домом. Мне не нравилось, что рано утром меня поднимали и выпроваживали во двор, но подъезжающие к воротам машины (большая редкость в те времена) и нарядные, хоть и немного старомодные люди вызывали жуткое любопытство. Они проходили в дом, куда мне вход был воспрещен, и потом оттуда доносились чтения, ответное хором "аминь", все сопровождалось пением, и это было... прекрасно! Уже будучи взрослой, я узнала, что моя грозная бабушка в юности была хохотушкой и запевалой, любила танцевать. Жизнь их так потрепала-поломала. И мне никак не верилось, что звонкий голос запевалы в том странном хоре принадлежал именно моей бабушке.

Я жутко ее стеснялась. Особенно когда она приезжала к нам в город. Она не признавали телевизор и радио, вечно ворчала и ругала нас, малышню, за все-про все. И еще она молилась перед сном. Вставала на колени в темноте, шептала что-то, а у меня страх в пятках, я не сплю и рассказать об этом никому не могу - вдруг друзья-октябрята засмеют еще? Так и жила с тяжестью на сердце и великим секретом.

Но в деревне это выглядело как-то иначе. Уместнее, что ли. Однажды кто-то из воскресных гостей подарил мне рубль. Металлический, круглый! Это ж целое состояние! С рублем-то в кармане, конечно, пережидать "сходку" гостей было куда веселей. И я стала ждать других "гостинцев", и наверняка они были, не помню.

Но зато хорошо помню эту самую Владимировку. Много их, таких симпатичных деревень, на севере Казахстана, приютили немцев отовсюду. Они построили добротные дома, во дворах - зеленый ковер газона, в палисадниках - цветы, в огороде - ровные грядки с отборными сортами овощей (ранние, поздние сборы, картошку вообще ближе к снегу выкапывали). Красота и чистота. Приходилось много трудиться на земле и детям, но оставалось время и для дурачеств. Подсолнухи бандами тырили с огородов, в леса уходили за грибами и ягодами, коров гнали вечерами домой по улице. Я все удивлялась, как эти коричневые сытые красавицы (сплошь Марты) находили каждая свою калитку? Когда через несколько лет поездом поехали в Москву и я увидела в окне пасущихся на лугу белых коров с черными боками, то чуть в обморок не упала - это ж какое уродство! То ли дело наша Марта, любимица, кормилица... 

А этот характерный звук сепаратора на всю деревню теплым летним вечером? В каждом доме включали сепаратор и заготавливали молоко впрок, сливки собирали, сметану, потом и масло взбивали. Я любила молоко из-под коровы, но не парное, а чтоб в холодильнике постояло. Прибегаешь с улицы весь в мыле, отрезаешь кусок хлеба, мажешь густой слой джема, хвать кружку из холодильника и смакуешь. Еще хохочешь потом, у кого "усы" на верхней губе больше. Как же вкусно готовила бабушка! Всех блюд не припомню, но что-то до сих пор делается в нашей семье - сладкие пироги "куха" и горячее блюдо с мясом и тестом "штрудли".

На выходные всегда ждали родителей. В пятницу вечером я демонстративно садилась перед будильником и гипнотизировала, торопила взглядом стрелку. Клянусь, я видела, как она перепрыгивает! Наконец, издалека слышался звук приближающегося "Урала". Ураа! Это уже потом у нас появились «Жигули», а сначала был мотоцикл. Как же я любила его рокот, мне очень нравилось кожаное сиденье за водителем и даже особый запах вперемешку с бензином. Нас, детей, возили в люльке, в этом дурацком шлеме, приминающем мои красивые бантики. К тому же из-за ветра в лицо невозможно было широко открыть глаза, зато можно было петь громко-громко! Все равно никто на трассе не слышит. После второй-третьей песни обычно репертуар заканчивался и клонило ко сну. Просыпаешься уже во дворе городского дома и ругаешь себя, что ну, вот, опять проспала и не видела, как через речку по мосту проезжали. А до сиденья за водителем я так и не доросла...

Увозили нас из деревни в конце лета загорелыми, с выгоревшими, как лен, волосами и разодранными коленками. В доску "свои", деревенские. Провожать собиралась вся ребятня с улицы, но чувств никто не показывал. И в городе как-то совсем не хотелось рассказывать, как ты провел лето, потому что в городе все видится по-другому. Раскрывая рот, ты словно предаешь своих веселых и озорных Вейденбахов, Вайнбергеров, Гердтов, Герцогов и других, словно предаешь свои первые поцелуи за стогом сена, счастливые сны на ароматной крахмальной подушке и натруженные в огороде руки...

Последние дни лета действительно навевают грусть, ведь с ними уходит что-то важное. Но, вместе с тем, нас ждет и что-то совершенно новое, и все будет хорошо, надо просто сосредоточиться на главном – жить здесь и сейчас, в мире и согласии, с добром в сердце. Провожая лето, с благодарностью будем ждать осень - она нужна нам тучная, щедрая, богатая на урожай. На то и уповаем.