Размышления о разнообразии и даже альтернативности требований, предъявляемых в разных исторических условиях к политической элите, логично приводят к образам качелей или маятника. Образам, призванным демонстрировать смену как системы правления, так и смену настроений масс на альтернативные, когда, говоря библейским языком, «Осанна!» меняется на «Распни его, распни!».

Используя язык древней философии Китая, вспомним о Дао, раздваивающемся на инь и ян. Что понимается, как раздвоение Света и Тьмы, соотносимого со сменой дня и ночи. Которая напоминает не дуэлянтов, разведенных по разные стороны от барьеров, а естественную трансформацию всего сущего, где день сменяется вечером, вечер уступает ночи, чтобы та сменилась утром, прокладывающим дорогу дневному свету. Где сила, достигающая своей чрезмерности, способна обратиться в слабость, а тенью добра способно оказаться зло, и наоборот.

При таком взгляде мы можем подметить любопытные особенности шутницы Истории, которые заставляют думать о неких алгоритмах в играх Фортуны и человеческих успехов либо провалов. Иван Грозный сменяется набожным и миролюбивым царем Федором. Деятельный Петр Первый оставляет после себя правителей, несравненно более блеклых. А взошедшая на престол Елизавета, которую блеклой не назовешь, уже совсем иначе относится к смертной казни. В советское время ярчайший, как метеор, Троцкий выдавливается не только с вершин власти, но и из страны фигурами второго ряда, среди которых - не особенно приметный поначалу Сталин.

Годы правления самого Сталина - годы эйфории и трепета одновременно, величайшего психологического напряжения. На уровне массовой психологии Сталин - земная замена Небесного Божества. Причем такая, что не витает где-то там в безвоздушном пространстве, а опирается на вобравшую в себя привычки и потребности «традиционной психологии» мощную систему советских святых и мучеников и мини-культов вождей и героев.

Если исходить лишь из чисто силовых характеристик, то последовать за Сталиным должен был Берия. Но и элита, и народ истомлены десятилетиями перенапряжения. И оказавшийся у власти Хрущев тоже по-своему становится популярным. Не как Вождь, не как Вершитель Судеб, а как мужичок - свой в доску. Анекдоты о нем, порхающие над огромной страной, в целом беззлобны. Он творит разное, но прежнего трепета уже не рождает.

Полушутовского Хрущева, то увлекающегося кукурузой, то готового перед трибуной снять обувь, чтобы стучать подле микрофона, сменяет Брежнев. Поначалу собранный, цивильный. Хотя и пресноватый, но без фокусов. Со временем, особенно после болезни, внешне все более не вяжущийся с представлениями о главе великой страны.

Подкрадывается перестройка с только что вознесенным на вершины власти Горбачевым. Вместо утомительно скучных старцев молодой говорун, притягивающий и сердца, и взоры. Вместо гостайн и секретов Полишинеля - гласность. Вместо цензур и ограничений - сокрушительное обрушение на книжные полки и экраны стриптиза и порно. Вместо огалстученных телеведущих, а, точнее говоря, рядом с ними, но при оглушительной популярности - раскованность «Взгляда». Но страна шатается. И говорливый Горбачев выбрасывается в мусорный бак Истории Ельциным, смотрящимся, как настоящий мужик. Не тиран, повергающий в трепет. Даже 93-й год не рождает ощущения былого рока… А мужик, хотя и со своими слабостями, но так «курица - и та пьет». И потом, кто насколько пьет или «работает над документами», сразу и не разберешь.

Обратите внимание: каждый раз История вздымает определенные типы образов. И при этом сильная личность с «ручным управлением», если она реально владеет основными рычагами власти, способствует лепке когорты исполнителей (как Петр Первый). И зачастую не оставляет после себя фигур равномасштабных. Ибо таковые при ручном управлении и не нужны, а подчас и лично опасны.

В ситуациях же, когда возвышение подлинно сильной личности пугает, элита намеренно стремится поднять наверх того, кто менее ярок и менее способен стать узурпатором. Так по завершении Смутного времени избрали молодого Романова именно потому, что сочли, что он станет управляемой фигурой. Нечто подобное, но с комическим оттенком было в истории папства, когда кардиналы намеревались избрать «промежуточную» фигуру. Один из претендентов притворился серьезно больным. Его и избрали, чтобы иметь время для будущего маневра. Но стоило тому оказаться на вершине, как он сразу выздоровел.

«Сильная рука» совсем не обязательно должна сменяться «слабой». Но сами образы могут ритмически меняться, отдаленно напоминая двух полицейских при допросе: доброго и злого.

В целом же было бы очень интересно и полезно взглянуть на проблему шире, с учетом различных эпох, культур и традиций и учетом того, что шкала образов может иметь и совсем иные оттенки. Особенно когда элита второго плана, серые кардиналы, теневые структуры, как при американской или английской демократии, не просто используют отработанные механизмы воздействия на массы, но и сами активно эти механизмы создают.